Анатолий Кудрявцев. Стихи

Вечер

Падал вечер. Тишина шуршала сухой шкуркой по лицу. Я стоял и жадно ловил мгновения, скользившие между пальцами. Они сновали, метались, исчезали... От бессмысленной игры стало страшно и захотелось криком выбросить испуг.

Я крикнул.

Из горла вывалился мокрый птенец, некрасиво и неловко забился, затрепетал. Потом в тишине ощутил силу и свободу и разлетелся во все стороны, впопыхах стукаясь о лбы безмозглых домов, падая, подпрыгивая и замирая...

Дома-монстры вздрогнули, лениво зевнули, заглатывая галдящее эхо, и замычали протяжно и тоскливо. Тоска взвилась сухими листьями, поднялась над кепками крыш и понеслась туда, где собирались печальные стаи облаков, где жмурился усталый, покрасневший глаз. Я смотрел, как тяжело уплывает небо, и уже ничего не ждал. Лишь прощался с последним днем. Кто-то мягко дотронулся. Рядом в потертой одежде зябко куталась мною забытое чувство. Тихо, шёпотом позвал и, уже чувствуя, как внутри разрастается комочек радости, осторожно коснулся, прижал.

Впереди шевелилась, ворочалась ночь, но я пошел навстречу.

А за ней рождался первый день.

Музыка

В тайной глубине рождаются пузырьки мелодий, кружатся в зеленом чувстве, плывут в потоке любви. Они стремятся наверх туда, где спокойно и ясно, светло и радостно...На поверхности тоненькая пленка, что окружает пузырьки, лопается и раздается звенящий звук. Тысячи пузырьков-колоколов высвобождают музыку. Она не гаснет. Осколки звенящих брызг так легки, что поднимаются над миром. Там высоко в небе они похожи на облако, белое, чистое облако, которое от ветра прячется за горизонтом. Потом это облако превращается в иное - и в каплях падает, падает, падает...

Слышишь? В пустыне ноет печально голос. Это под чьими-то подошвами крошатся, вминаются осколки красивых шаров. Прислушайся еще. Откуда-то сияют волны звуков. Видно, звенящий дождь пал на добрую землю и на том месте выросли колокола.

Хрустальная зыбь плывет над полем, до боли ласковая, до боли нежная...

Я

Мой дух растет не в оболочке человеческого тела -
то иллюзия зеркал.
Я - дерево, пьющее сок жизни.
Корни проникли туда, куда ветер принес изначальное зерно.
Вся суть движенья - только вверх:
от черноты земли к голубизне простора.
Все побуждения - протянутые ветви.
Все вздорные сомненья - шелестение листвы.
А ветер, идущий ниоткуда и идущий в никуда, срывает голоса.
И отчаянно безмолвно крутятся вдали потерянные листья.
А где-то в переулке прошлого дворник-время сметает сухие листья,
забывшие свой голос, свое трепетанье.
И только те, что вплелись в чужие ветви, смятенно к себе призывают
И я слышу их голоса!

Вакуум

Все нереальное заключено в обыкновенной реальности. Надо только уловить, разглядеть это таинство, увидеть, как оно выходит на поверхность. В том месте, где ситуация предельно накаляется, происходит прорыв фантасмагорией. Скопление пошлости и скуки взрывается фантастическим бредом, а бытовая кутерьма становится маскарадом символов. Серость - есть та почва, которая порождает изысканные натуры созерцателей, тот материал, без которого невозможна работа духа.

Как вакуум не является пустотой, пространственным Ничто, а есть благодатное чрево, исторгающее частицы, из которых строится мироздание, так и бытовая серость - не представляет собой духовное Ничто. Внутри него таятся семена мысли и высокого чувства. Из инертных до времени состояний всплывают на поверхность фантастические прозрения.

Выброс

Энергия мира проникает в бурлящую область, обозначаемую буквой "Я", постепенно, рывками, судорожно. Просачивается сквозь слои перегородок, сквозь сито мыслей-чувств. Чем больше слоев проходит поток, тем сильнее кристаллизуется, превращаясь в граненые конструкции. Чем активнее поток, тем ближе момент накопления. Тогда внутренняя жизнь подобна натянутому пузырю, оболочка которого еле сдерживает давление. Слои-мембраны вибрируют. И, достигнув крайнего напряжения, система входит в резонанс, разрушающий перекрытия. Энергия исторгается не мелкими порциями, а мощным выбросом, принимающим любую форму.

Это и безумие ночного бреда, и восторг любовной тоски, и жажда смерти, и религиозный экстаз, и вдохновенный порыв поэта...

Болото

Запах леса восстанавливает забытые сцены в пещерах памяти.

Запахом, словно мокрой тряпкой, стираются слои в памяти и открываются чудные картины.

Бродя по болотам около зарастающего озера, окунался в пахучую волну. Вдыхал ли я запах болиголова или это было что-то иное, но казалось мне, что возвращаюсь в свое прошлое.

Невидимый цветочный газ проникал в далекий уголок мозга и пробуждал драгоценные мгновения детства. И чудилось, будто сейчас побегу, размахивая корзиной с черникой, и стану восторженно кричать невесть что, измазанным соком сиреневым ртом.

Состояние прошлого очевидно, как и та дрожащая капля, в которой сейчас проношусь по временам.

Прошлое не потерялось в глубине. Оно не отделено годами. Все в настоящем. И если прошлого нет, то и будущее чувствую иначе – как настоящее, которое вспоминаю в каждую новую, возникающую незаметно, секунду.

Лягушка

Снилось...

Утреннее солнце расслоилось на светящиеся лучики. По гладкой прозрачной воде сквозь зеленые ростки тростника и солнечные стебли плыла лягушка.

Сознание совершало незаметные превращения. Я знал, что я - некий абсолют, отделяющий себя от видимого, наблюдающий откуда-то сверху за хрупким телом с изумрудными боками.

Но порой границы становились иными. Мое "Я" вселялось под нежную зеленую кожицу. Я шевелил лапками, отталкиваясь от упругой пленки, ласкающей прохладой живот, и тихо плыл и наслаждался движением.

И вновь переносился куда-то в сторону и вверх и я уже ощущал себя зрителем, облеченным в привычную человеческую плоть. Да, я знал, что я - человек, знакомый самому себе до каждой вмятины на ногте. Но в какие-то моменты реально ощущал свое "Я" в теле лягушки, осязал кожей холодную воду - и это выталкивало все иное.

И тут вторгалось что-то неведомое. На пороге между лягушечьим и человеческим самоощущением возникало третье, самое мимолетное состояние. Я знал и чувствовал свое "Я" вне облика человекаи лягушки.

И вот вопрос: так что же собою являет мое "Я"?

Виденье

Темная повязка легла на мои глаза. Я перестал видеть реальный мир. А может я просто ослеп? Не стало дневного света, лишь отблеск замерший во мраке, лишь круженье пятен. Я странный мир увидел - царство беззвучный теней. Здесь нет места для жизни, нет плоти и крови, лишь души истекших дней, лишь воспоминанье о былом. Брел я долго в этом холодном краю, где бесшумны даже виденья страсти.

И вдруг увидел я тебя, твое лицо, глаза и губы. Нет - то была не ты. А воспоминанье о тебе. Твои губы что-то шептали, твои глаза о чем-то молили, но темнота беззвучна, - не прорваться звуку сюда. И что-то я крикнул, но голос мой застыл. Тогда я побежал, а виденье стало таять в обрывках озлобленных теней. Потом исчезли и они. И на месте виденья нашел темную воду, на которой плясали горбатые волны. Это были волны моей жизни. И понял, что память - не гладкая поверхность. Это взметающаяся темнота, что несет обрывки белой пены - остатки воспоминаний. Невозможно увидеть что-то осмысленное в этом движенье. Только пена вокруг, только пена...

...скомканная вуаль прошлого. И зачерпнул ее у берега и понес. И буду нести, покуда смогу. И как только исчезнет она, превратившись в каплю холода, исчезну я...

Пробуждение

Просыпаюсь...

Нежные волосы земли колышутся медленными волнами, мягко извиваясь под ногами.

Легко проникаю сквозь ласковые прикосновения и почти парю, окутанный ночным миром. Над головою слепящая луна. Голубой поток пронизывает тело, обволакивает упругим светящимся холодом.

И я просыпаюсь...

По сумеречной комнате вокруг старинного кресла летает рыба-тень. Ее длинные усики-плавники чуть трепещут в такт плавного движенья. А за окном невидимый кто-то, спрятавшись в грозовое небо, бросает горстями светящиеся зерна. Они падают и воспламеняют этот долгий задумчивый мир.

Просыпаюсь...

Город

Жизнь в городе похожа на судорогу. Будто по миру пробегают невидимые волны, вспучиваются болезненные волдыри. Но когда идешь по улице в летящую темень, то чувствуешь невероятную близость - каждый камень сопереживает и помогает.

Чудится, что город живет в бесчисленных снах, блуждает среди грез и фантазий.

Иногда, подтянувшись за край сновидений, можно обрести себя, но лишь на мгновенье...

Внутри лабиринтов бродят миллионы путников. Когда-то войдя сюда, потеряли надежду на выход, потом свыклись с невозможностью жить без плутания среди стен и окон. Они могут выбраться из этих серых пещер, но как они выберутся из лабиринта, который город построил внутри них? Так живут и бродят они среди лабиринтов душ и лабиринтов улиц. И не знают покоя!

Я и Ты

Яи Ты. Два мира, заключенные в скорлупки тел, бродящие среди других таких же миров. Я - суть бесконечного, ты - суть бесконечного, и каждый из нас сколапсирован в точку, которая подвержена случайности мгновения.

Я и Ты - два противоречия, в которых сталкиваются два начала. Почему силы притяжения сильнее инерции свободного полета? Случайно сцепившиеся в хаотичном движении, две точки, две вечности удержались рядом, тонкие ниточки не порвались.

Жизнь - броуновское движение. Каждый из нас сталкивается с другим и разъединяется. Мы, словно шарики, запущенные невидимой рукой, продолжаем полет в тесноте своего существования.

Фонтанка

Ленинградская майская ночь - это время теней и призраков, это время всадников в треуголках и позолоченных царских карет. Это сказочное время, когда мерцают сны, вылетают из зашторенных окон, встречаясь с фантазией одиноких прохожих.

В белесоватую полночь вода в Фонтанке становится вязкой и маслянистой. Не раз я видел, как усевшись на каменные мостовые, горбатые дворянские дома опускают в черную жидкость тонкие змееобразные ноги и чуть тревожат ее густую кожу.

Жизнь

О жизнь!

Капризная мадам,

ты нелепа, одетая мной. Одетая в платье, что прозрачнее и нежнее платья голого короля. Одетая в ткань, сотворенная из разорванного кружева мимолетных мыслей и чувств, из дрожащей паутины тридцатилетней, еще голодной страсти, из розового тумана бесконечного ожиданья, из всего, что так неясно и беспечно тенью движется вокруг.

Жизнь...

Ты все же прекрасна, одетая мной.

Ожиданье

В углу захламленной комнаты возле черной вмятины своей тени стоит человек и слушает шорохи разбуженной фантазии, ее младенческий писк.

А ожиданье дрожащим голубком залетело в покинутый дом с грудой комодов и книжных полок. Трепещут крылья, сгоняя пыльную вуаль, сбивая плесень тишины. Корчась и замирая, разъяренный покой клубится глыбастыми телами.

А человек молчит, кусает губы и, улыбаясь, смотрит на открытое окно...

Граница смерти

Когда солнечные лучи пробивались сквозь колыханье желтой воды...

Когда еще слышались голоса и весело сипела мелодия, еще глядел на привычную страну уже из другого мира, находился возле той мерцающей границы, пред которой каждый когда-нибудь встает, был возле, но еще не за ней, еще думал, хотя отдалялся от мыслей. Ужас не стягивал горло. Как стая птиц, что-то растерянно и недоуменно носилось. Неужели?! Неужели... То вспыхивали, то затихали эти искры, теряясь в истоме и печали. Все окутывалось светящейся волной.

И дальше было что-то...

Огромный диск солнца.

Голубая бездна.

Сизый туман медленно истекал и полз. Но долгое молчание все же томило, тревожило, пугало. И вот пурпурная волна, шурша, нахлынула. Она шла из глубин, из расщелин...

Она затапливала каждую впадину, каждый уголок. И уже не осталось места, не обожженного волной. Все напряглось и выгнулось. Вздох беззвучно метался. И не вылетал. Еще чуть-чуть и свеча догорела, вспыхнув напоследок. Волна исчезала, исчезала... и с ней уносилось еще что-то. Оставшееся напоминало валуны, оголившиеся, блестящие. Небо обесцветилось и застыло, свернувшись в черную точку...

версия для печати