Дмитрий Григорьев.
Рассказы из цикла
"ЧТО ГОВОРИТ НЕБО"

Игра

Стекла его очков были запачканы какой-то дрянью. Жирные белые капли с внутренней стороны. И плюс к этому - резь в глазах, словно по ним долго терли шкуркой. Гриша уже предчувствовал головную боль, она часто начиналась с рези и пятен на очках.

От нее могла спасти таблетка анальгетика, но Гриша, как назло, надел "парадный" костюм, а пентальгин оставил в кармане куртки. Поэтому он не стал втискиваться в трамвай, а пошел пешком, рассчитывая купить лекарство по дороге в какой-нибудь из аптек.

Город вокруг был сродни грязи на стеклах: желтое маслянистое заляпанное солнцем болото бесконечных рядов Апрашки-Гостинки. Впрочем, с точки зрения Гриши, его темно-коричневый, почти черный, длиннополый костюм вполне соответствовал обстановке. В этой неудобной, сковывающей движения одежде, он ощущал себя неким конторским служащим, винтиком одного из бесчисленного множества механизмов, вырабатывающих липкое многоликое нечто-ничто.

Он купил таблетки в аптеке на углу, напротив Гостинного, затем по широкому и потому менее душному Невскому добрался до "Борея" - северного ветра - клубного кафе, в подвальной прохладе которого можно было спокойно посидеть, съесть и запить лекарство холодным соком или чаем. Там ждал Гришу собрат по кисти, Миха с бутылкой вина, новыми идеями и старыми разговорами.

В Борее болото выпустило Гришу, точнее вернуло его в себя самого, он плюхнулся рядом с Михой, и уже через несколько минут был в состоянии пить вино, обсуждать последние "деловые" новости (они с Михой работали на одно издательство) и даже шутить. Кафе постепенно заполнилось народом, пустая бутылка перекочевала под стол, ее сменила другая, водочная, вместе с бутылкой сменился и Гришин собеседник: Миха, человек дела, умчался в свою мастерскую, а места напротив Гриши заняли старинный приятель по институту Леня, ставший довольно известным театральным художником и его очередная приятельница. Неестественно возбужденная и тощая, с короткими, крашеными в ярко-красный цвет волосами, с толстым слоем макияжа на лице, от которого острые черты становились еще острее, она не то чтобы раздражала Гришу, но вносила в его "мягкое тихое сидение за стаканом вина" некоторый дискомфорт. То же касалось и бутылки. Гриша совсем не хотел водки, и потому, когда Леня начал разливать, накрыл рюмку рукой.

- Я лучше чаю. - сказал Гриша.

- Вы совсем не пьете водки? - спросила девица.

- Совсем. Я пью только красное вино, - ответил он, протирая стекла очков.

- А вы, случайно, не имеете отношения к... - она на мгновенье запнулась, - вы, случайно, не священник?

Ее неожиданный вопрос оживил Гришу. Для него эта серьезно произнесенная фраза была приглашением. Приглашением к игре. Мир предлагал ему примерить на себя весьма интересную маску. Тем более, что Гриша уже знал свой первый ход: совсем недавно, в гостях у Никодима, при большом стечении вина и людей, происходил разговор, начавшийся с осуждения тоталитарных сект, а закончившийся рождением дзен-православной эфиопской церкви и раздачей титулов и званий. Кто-то в одно мгновенье стал пророком, кто-то епископом, кто-то, естественно, отступником и еретиком. Присутствующих за столом женщин записали в святые - ведь в этом мире все свято. Гриша, видимо благодаря большой, уже начинающей седеть бороде, стал патриархом. Наутро все новоявленные епископы пророки, попы, святые и изгои, совместно опохмелившись, забыли о своем служении в новой конфессии и занялись обычными мирскими делами. Но теперь Гриша вспомнил.

- Ну, в каком-то смысле даже больше. - Гриша надел очки и откинулся на спинку стула. - Я патриарх.

- Патриарх. - переспросила девица.

Гриша уже вошел в роль.

- Ну да. Патриарх дзен-православной эфиопской церкви.

- Чего-чего? - Она явно воспринимала "телегу" всерьез. - Эфиопской, это негры что ли?

- Ну, - сказал Гриша и погладил рукой бороду, - негры тоже есть. Но, в основном, белые.

- А почему тогда эфиопской? - не унималась Ленькина подружка.

- Дело в том, что основатель нашей церкви, Никодим, жил в Эфиопии и первый храм возник там. Теперь церковь в России, а название осталось.

- И у вас есть помещение?

- Не помещение, дочь моя, - серьезным назидательным голосом произнес Гриша, - а храм.

- И туда можно зайти?

- Ну, если вы станете членом нашей общины, вы узрите его.

Леня отвернулся. Он готов был лопнуть от смеха.

- А как... - девица замялась, - это?

- Условия вступления у нас довольно жесткие. Прежде всего... - Гриша сделал паузу, пытаясь придумать какие-нибудь сверхжесткие условия, - прежде всего, вы должны отказаться от собственности. Если у вас есть машина или квартира, вы отдаете ее церкви. Помните слова о том, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко чем богатому попасть в рай? Благодать и царствие небесное так просто не получить.

- И что, отдают?

- Отдают, еще как, - сказал Гриша и добавил, - и свое и даже чужое. Вот, Леонид, например, уже предоставил нашей общине свою квартиру.

Иронии в его словах она не услышала.

- Я не понимаю, - уже раздраженно произнесла она, - куда вы деваете все эти деньги?

- А на что нам существовать? Аренда помещения, оплата труда священников, командировки. В ту же Эфиопию.

Леню трясло от смеха.

- И это все за счет поверивших вам людей?! Вы обманщики! Леня, неужели ты веришь ему. Ты что, действительно отдал им свою квартиру? Они же обманывают!

- Мы насильно не зовем, - ответил за Леню Гриша.

- Все вы так говорите! Сколько душ вы уже совратили? Ленечка, давай уйдем. Я не могу находиться рядом с этим человеком.

Леня улыбался. Писатели, пьющие за соседним столиком, и именуемые одним Гришиным знакомым "рыцари ночи", заинтересовано смотрели в их сторону.

- Света, он шутит, он вообще-то художник. - Леня принялся успокаивать разбушевавшуюся подружку.

- Знаю, как он шутит! Он с людьми шутит! Сколько людей вы обманули?!

Гриша снова почесал бороду.

- Ну, пока одного человека. Извини, Света, не сердись. Я действительно пошутил. Никакой я не священник, тем более не патриарх.

Она не слушала.

- Ленечка, я хочу уйти.

- Светка, ты слышишь! - Леня встряхнул ее за плечи. - Ты что не поняла, он пошутил. Он не священник, художник. Вместе со мной учился. Книжный график.

- График?

Гриша кивнул.

- Книжный. Могу даже книжки показать.

- Ну вас с вашими шуточками. - Света встала. - Леня, где здесь туалет?

- Вот, обидел девушку. - сказал Гриша, обращаясь к "рыцарям ночи". - А ведь не хотел.

Впрочем, обиды вскоре забылись, писательский столик присоединился к их столу, водка пошла по кругу, а Гриша отправился домой.

В вагоне метро пустовало лишь одно место - рядом с грузным, неряшливо одетым человеком. Он сидел возле двери, запрокинув голову на спинку сиденья и полуоткрыв рот. Даже Гриша, выпивший в течение вечера около бутылки вина, уловил запах перегара.

Стоило опуститься на сиденье, как сосед проснулся. Гриша не смотрел на него, он почувствовал это по шелесту, чмоканью, бормотанию.

"Сейчас заговорит".

Гриша ошибся на полминуты. Сосед перестал издавать звуки и некоторое время молчал, видимо, разглядывая, кто же сел рядом. Наконец, он хрипло выдавил возле самого Гришиного уха.

- Отец, эхр.

Люди напротив встали. Теперь Гриша видел свое отражение в противоположном окне вагона. И отражение соседа, повернувшееся к нему лицом.

- Отец, можно я приду к тебе в храм?

Гриша был настолько ошеломлен, что не мог произнести ни одного слова. Мир продолжал играть с ним в игру, о которой он уже почти забыл.

Толстяк потянул его за рукав.

- Отец, ты слышишь?

- У меня нет храма, - старясь не смотреть в лицо соседа, ответил Гриша. - Я не священник.

- Не надо, не обманывай меня. Если я хочу покаяться обманывать нельзя. Понимаешь?

Гриша кивнул.

- У меня дочь уехала. В Швецию. Понимаешь? Мне надо покаяться. Отец, где ты служишь? Скажи и я приду.

- Я нигде не служу, - тихо сказал Гриша.

- Не обманывай меня, отец, я по глазам вижу. Ты просто не хочешь. Я тебе противен. Я грешен. Но нельзя отказывать мне в покаянии. Это единственное что у меня осталось. У меня дочь уехала. Понимаешь?

- Как же я могу исповедовать, если сам грешен. - серьезно сказал Гриша. - И может поболее твоего.

- Ты можешь. Я это по глазам вижу. Где твой храм и я приду.

Дальнейшая фраза появилась сама собой. Гриша произнес ее, не прикладывая никаких мысленных усилий.

- У меня пока нет храма. Но когда я его построю, ты узнаешь и придешь. Хорошо?

Поезд начал тормозить, вынырнул из темноты тоннеля на искусственный свет станции.

- Ну, смотри! Я обязательно приду, - неожиданно трезвым голосом произнес сосед.

- Поезд прибыл на конечную станцию «Приморская». Просим пассажиров не забывать свои вещи в вагонах электропоездов.

- Приехали, - сказал Гриша, - до встречи в храме.

Он встал и, не дожидаясь ответа, быстро вышел из вагона. "Странные люди ездят в метро. Совсем недавно Юрик рассказывал о встрече с "подземным человеком", который так же, в вагоне, сообщил ему точную длину лестницы на небо. Теперь этот. Почему?" Он уже понимал, что происходит нечто, коренным образом переворачивающее его жизнь. Не внешнюю, а внутреннюю, глубинную фактуру. Дома, вечером, лежа в постели, он продолжал думать об этом. "Вот и стоишь перед открытой дверью, не войти в которую невозможно, - разговаривал он сам с собой, словно писал дневник, - мир необратимо изменяется и не важно, как мы называем эти изменения: "Конец Света" или "Кали Юга" или просто "Новый Период", важно, что изменения уже начались, и не я один их ощущаю". Он вспомнил, как друзья показывали ему работы одной женщины, недавно умершей в дурдоме. Они были выполнены в разной технике, от живописи маслом до вышивки и на всех были изображены дети, разные младенцы. Их объединяло еще одно - всякому смотрящему на картины было очевидно - эти младенцы мертвы. И те, что с открытыми глазами, и те, у которых глаза закрыты. От картин веяло такой тяжелой силой, что Гриша, один раз посмотрев, больше к ним не прикасался. Но, как и обещал друзьям, договорился о выставке в одной из знакомых галерей. Картин было много - за последние два месяца до смерти, художница одержимо, делая перерывы лишь на еду и на сон, рисовала, рисовала на всех окружающих ее предметах: на стенах, на кусках картона, на столовой клеенке, на простынях. Она говорила, что если нарисует две тысячи этих детей, то спасет себя и весь мир вокруг. "Успела ли она?" Засыпая, Гриша снова видел ее картины и ее саму, маленькую женщину, рисующую на стенах в пустой полутемной комнате.

Ночью ему снилось: Вместе с какими-то людьми в разноцветных ярких одеждах он поднимается на холм, к полуразрушенной белой церкви без купола. Издали она выглядит небольшой, но внутри становится ясно, что она гораздо больше всех когда либо виденных Гришей храмов. Ни алтаря, ни иконостаса, ничего кроме стен с размытыми следами фресок, неба над головой и гладкого серого с голубым отливом каменного монолита под ногами.

Все рассаживаются на полу, образуя цветной человеческий круг в центре храма. Далее перед каждым невесть откуда появляется горка белого, невесомого, похожего на тополиный, пуха. По ритуалу следует сгонять пух к центру. Это нетрудно: достаточно сделать легкое движенье ладонью и он летит, повинуясь даже не руке, а ветру, который она создает. И когда весь пух собирается в центре, и все застывают в ожидании, подняв лица к небу, Гриша чувствует: сейчас должно произойти то, чего он подсознательно ждал уже много лет, к чему долго шел, ради чего он играл все свои игры.

И вот там, где когда-то был купол, появляется большая птица, журавль. Некоторое время, на фоне неба он кажется темным, но внизу видно: он ослепительно белый, такой же белый как пух под его ногами.

Опустившись в центр круга, он танцует: пух взлетает, вторя движениям, образуя причудливые фигуры, они разрастаются, и видно, что их тела состоят из множества звезд, а они - сам космос, за которым нет ничего, кроме большой грациозной птицы и ее танца, наполняющего жизнью все времена и пространства.

версия для печати