|
***
Адресованный вопрос
и анекдот рисованный,
акт на вечное
пользование встречное
землицей, как птицей в мороз,
граненый алмаз
и александрит затемненный,
акцент говорящего
на языке настоящего,
божий с подножий глас,
по сходству ассоциация
и смежность по первородству,
оканье в плаче,
аканье в смехе при передаче,
спи, еврейская наша нация.
***
Ай, как поет про Христа вахтер
в плавучем учреждении сестер
своих на весь шатер
над ними предрассветный,
несется голос кругосветный
на зов лисичек безответный,
ум, ах на липовой аллее, аллее
наливается белее, белее
альбатроса на сыне, серебряника на глине, матроса на рее, рее.
***
Аккуратная работа измельчается,
она в голубые дали тепло излучает,
оно с ароматом полей встречается,
это раннее лето старика доконало,
а не осень, которая сама себя не замечает,
так осталось ее у синего моря мало,
развернулся свиток, как сверток с сеном,
встал мягкий знак там, где слово еще поучает,
но уже не пугает теленка тленом.
***
Барьер числовой звуковой
и беглое чтенье с листа,
быстрая речь
умеет извлечь
светлое "ай" из темного "ой",
слог и предлог без ответа
и долгий напев игровой,
и снова нет ширины,
и длины, и тишины,
и союзами "и" не одета монета.
***
Бесконечная дробь дымней
неба и пяди бедней
земли, но такое красней
повторяется у семей
несчастных, а зеленей
у имени Еремей,
и у груши оно черней
хвостика, и синей
джойстика, и странней
многих еврейских корней.
***
В русском вкусе светла ветла
и над морем висит, как утес,
и замечания в изложение
это вкраплены, и отражение
места роста от просто числа
звезд на небе не валко бежит
по океану и жалко иву,
она под влиянием времени
грустна в семени, и без племени,
и без рода в земле лежит.
***
Ведет из вьюг на юг шоссе не строго,
как взгляд суровый и растерянный,
но задумчивый немного,
виды на будущую обиду
ввечеру открываются, и расстрелянный
кто-то скользит по ручью в Антарктиду,
этот случай невероятный
поутру возникает, и человек потерянный,
сам он не рожь, но вхож в лепет ее приятный.
***
Веяное зерно влагу
впитывает, как бумагу
слово, а по оврагу
папа бежит на конягу,
мама дрожит за дворнягу,
облако нежит навагу,
аки по суху шагу
оно таки не делает к благу.
***
Говорить легко о темном деле,
оно само из звуков состоит,
как эхо в бессердечном теле,
как бы нехотя стали браниться
двое, а третий рядом стоит,
ему надо теперь извиниться
перед ними, хотя неизвестно
что еще слово в себе таит,
если что-то сжимается тесно.
***
Густого баса звук
в окружении слов и поступков,
и простора туч,
и повтора круч
на зеленый ложится луг,
и гармония, и бегония,
а не бега шум и с полян гаолян,
злак кормовой,
знак над травой,
метонимия и гегемония.
***
Дело было давно,
довольно времени прошло
с тех пор,
и поет хор
мальчиков про вино,
дальше об этом
ничего на луне не написано,
слов перебор
и снов, и Егор
останавливаются на воспетом.
***
Долгая песня намного родней
мамы летящей высоко над ней,
слово - не Бог, оно черней
папы молоденького и зеленей
портфеля и розы на дне саней,
чу, колесо почему-то теней
не отбрасывает из-за камней,
что-то родители стали сильней
духом от этого и сложней
их фамилия и длинней
имени Господа и точней
описания его дней.
***
Дробятся волны о скалы,
на мороз выбегает дщерь,
и считает по-своему баллы,
долго растут золотые горы,
да, хорошее время теперь,
зеленеет заря, как просторы
рек, морей и глубоких полей,
кусается жизнь, а не зверь,
он румяней ее и белей.
***
Елка в ботву не идет,
с этого год начинается
у буквы "хэт" перед "йот",
они две по соседству живут
так близко, что в них уминается
что-то, и звуки под землю плывут,
ай-ай-ай, гусей она на себе пасет,
пока в животе у ней кто-то пинается,
и видно, как жизнь куда-то его несет.
***
Если вдали на севере на снегу
жгли дрова на каждом шагу,
то на юге на лугу
стихотворение, как старение терпимое природы
водные обрушивает своды
на египетские броды,
дымы из тьмы завихрились по небесам,
арбуз разбойничает сам,
дыни скачут по лесам.
***
Естественная граница веселится,
и ликует она, и тоскует она, и равноудалена она
от "ши" на краю души
и от "ду", и от "ю" в тиши,
и от ветра, как "и" в слове птица,
и от ножика обоюдоострого, и от "жи",
и от лжи, и от "ды", и от дыни, и от Иуды,
и от денницы, и от зарницы,
и от ресницы из рукавицы,
и от пропажи надежды, одежды и стражи.
***
Жалея сил, от них спасаясь,
уходит работа, как рыба живая
из рук золотых, а ног не касаясь,
уменье трудиться деепричастный
оборот, из ворот на сирот наплывая,
себе забирает из слова "красный",
железная логика и дисциплина,
даже мышь и тишь полевая
зеленеют при жизни, и на страже ее середина.
***
Желанье уехать заветное
далеко под дождем одному по холму,
аки посуху в водоем
с собою самим вдвоем
войти на пути в кругосветное
плаванье, но уйти из своей страны
навсегда нелегко туда, как оттуда сюда
вернутся и от себя
отвернутся, слагая слова и дробя
их на плач, и на калач, и на мяч, и от сих и до сих, на евангельский
стих сатаны.
***
Журчащая речь спугнула
на хулительницу саксаула
повелительницу караула,
а когда обратно вернула,
любовью ее захлестнула,
легонько так покачнула,
не было слышно гула,
с неба Луна не дула,
только женщина не уснула,
спеленала мужа, обула,
улыбку с него смахнула,
бумагу над ним согнула
втрое за ночь и не плеснула
смехом на божьего мула.
***
Загород весь стал зеленой
зоной, и забористое словцо, и заведомая
ложь, макароны и рожь,
пионы, иконы, законы, ежиха и еж,
спят они с силой удевятеренной,
и забота их окружает, и положение,
зависимое от поворота ключа лесного в поля
небесные и в кущи
райские, и в кипящие щи,
вот и холод в аду, и молот в саду повторяют серпа движение.
***
Затянутый в шинель солдат
затворником живет, как дым,
пока огнем сверкает автомат,
и занимается заря не зря собою
под небом с пламенем любым
и даже с чушью мертво-голубою,
а заслышать голос родимый -
значит сделаться очень злым
и образ создать незримый.
***
Изрядный холод из источников своих
такие сведенья о них несет наружу,
что в полночь список делается тих,
играет сам с собой, окутывает прозу,
а изворот реки, как плот похож на лужу,
и береста спроста царапает березу,
известные условия погоду стерегут,
стихи в мороз оплакивают стужу,
они овец стригут и в чистом поле наконец-то лгут.
***
Зине Юрчишко
История обычная началась
с истинного происшествия и суждения
о зле и добре,
и о нуле на дворе,
и вьюгой она пронеслась,
как идея передовая, не задевая
иван-чая сущего и не чая любви несущего
ее имени человечьего
и вымени овечьего,
родом и временем, и годом, и племенем и себе, и тебе
ее житье и продлевая, и напевая, и называя.
8 января 2002 год.
***
Кабина для тайного голосования,
она не имеет другого названия,
бумага белеет от рисования
голубей на ней и выплывания
мамы к сыну для понимания
смысла утреннего целования
маковки галки без колебания,
наступает момент расставания,
буханки бегают от бытования,
близится время всего забывания,
папа в поле около здания
ждет значения раздувания
своего никуда - не девания
из природы в день основания.
***
Калькой латинского слова
"interfectio" является слово "междометие",
они похожи, как две капли воды
благоразумия, и ряды из слюды
встают без души и покрова,
и каждые сутки тают
минутки, и утки, и шутки, и незабудки,
компания веселая гуляет
под небом и окрыляет
внимания облака, и только шелка без звонка витают.
***
Летучий разговор вплетается,
справа пава читается,
древо налево листается,
на зорьке она за сердце хватается,
только это не считается
ничем таким, не почитается
двумя родителями, в рождество обретается
тремя спасителями, черной ночью глотается
буква "эр", ослик сер, и год из него вычитается.
***
Линейка косая тетрадная,
как липа стоит в цвету,
такая же безоглядная,
а кто-то в дубраву рыдать,
палкой ведя по кусту,
ходит, похожий на мать,
светает раньше, чем холодать
начинает, и по листу
смерть разливается и благодать,
но восклицанья летучие
поднимаются в высоту,
и вопросы шумят плакучие.
***
Лиственный черный лес,
а в глубине небес он красный и хвойный,
лелеет музыка слух,
воздух над нею сух
и белеет на срез, как бес,
сына и чувства лишается мать,
а не искусства легкого отношения к жизни,
ладится дело в семье,
трое сидят на скамье,
и мне остается недоумевать.
***
Материнское "эр" с лысой горы
катится в тартарары,
и на ветвях раскачиваются школяры,
из яблок осталась одна
"эм", и над нею сосна
немелкие семена
разбрасывает с концов
"эн" своих на скворцов
евангельских и тунцов,
оп-оп, обеспечил семью
черный ворон, и на скамью
положил он маму свою.
***
Местность вьюжная спит,
два урожая в ней
лежат, третий висит,
но дорога южная тиха,
на небе огней
много, и до греха
доводят они в ночи,
и делается темней
от снега и саранчи.
***
Меткое сравнение
поднимается с земли до небес,
и понимается цель
речи, как ель в метель,
есть и другое мнение
о мечтательном виде
овец, и близок конец света
для них одних,
он в родительном лих,
а в дательном тих,
и слово на стих не в обиде.
***
Нарочный пакет доставил
скорее, нежели забрал
ответ и ночи переставил
в душе своей местами,
как "ча" и "ще" кустами и листами,
и быстро высоту набрал,
и ноги побежали сами,
а напоследок слоги разругались
между собой, и умирал
каблук тук-тук, и недра дыр-дыр разбегались.
***
Начала химии печальной,
они навевают прохладу в отношениях
между частями
света и путями
его в пруду, и в саду, и в наскальной
живописи, и в настроениях,
которые только и носятся в воздухе,
и не столько в небесах,
сколько в голосах
оттуда, и в гробах, и в горбах верблюда,
и в словах ниоткуда, и в евангельских повторениях.
***
"О" само таит Анюту в Бене,
мальчика грехом ее боле мене
озарило в огненной Геене,
он не свое дело
обговаривал, и годило
"О" и кривело,
девочка хорошая, как Анюта плохая
над отпрыском порхая,
выходила сухая,
двухголовыми ядрами пуляют пушки,
отпускают смешки
на ея сандалиях ремешки.
***
Обширную площадь всех
гласных букв окутал грех,
рощу от пруда он отделяет,
оборотное "Э" без отрыва от
жизни проходит, как пароход
и размерами впечатляет,
воздыхания и мольбы
не имеют своей судьбы,
"О" кислород выделяет,
переливает вода серебром,
мама сына ласкает пером,
сколько эхо ей дозволяет.
***
Окаянного прогнала плохая
погода, застыл он в восхищении,
загородила собой
свет голубой
роща туманная сухая,
однако, ореховая скорлупа
явно овевается ветром, гремит гром,
к скале, как гряда
приникает вода стыда,
у висящего вниз меча
участь солнечного луча,
у серпа судьба
хлеба, неба кривого, гриба борового, раба
божьего, себе подобное рожь от него родит,
она крепко в земле сидит,
что ж, на подробное цепко глядит
с одного на другое с верхушки снопа.
***
Первое время пыль овевает
маму и папу, на них уповает
сын по ночам всегда,
так Луна нагревает беднягу,
что он прибавляет шагу,
и растет у него борода,
огонь перекинулся на ботинки,
захрустели под ними льдинки,
опустели дворцы стыда,
пишутся многие с завитками
имена, и стучат молотками
плотники, как поезда.
***
Переждал грозу сначала
холм, с которого кричала
выпь и тряпками качала,
убегают волны в палки,
треугольничают галки
из-под прялки,
нити шепчут в глубине
дождика, а на челне
от ветрила в стороне,
"два пи эр" встает над стругом,
Троица садится кругом
и безмолвствует друг с другом.
***
Татьяне Михайловской
Плантация усыпана какавеллой,
парное "мя" и белое "ко"
падают низко, прыгает высоко
"ду" перед "ше" в душе скороспелой
в период расцвета и до рассвета,
и конфета, как молоко
растекается так широко,
что жизнь эта еще далеко,
а другая уже воспета,
и в перепад высот между строками,
камнепад в водопад легко,
коль значение слов велико,
соль земная бежит потоками.
3 декабря 2001
***
Поразительно чист
первый попавшийся воздух,
покрикивают в овсах
перепела, в голосах
луг, а не звук горист,
пестрый и острый слог
птицам от отца небесного перешел,
а не от буквы к сыну
ее, со смоквы на глину,
что же, всему итог свисток в стог.
***
Работа сердца всех слышней
лягушек на верхушках пней,
оно нуля древней
и радо случаю любому
заночевать, деля истому
на туфельку и хромосому,
оно равно затеям трем
и ходит с музыкой вдвоем
за букварем на водоем.
***
Рядом проснулись мужчины,
а горы, моря, долины
уснули и стало светло,
буква "а" начиналась на "о",
и заканчивалась на "ы",
как библейское слово "ослы",
а послышалось снова "послы",
и увиделось их число,
оно быстро росло.
***
Светает осенью по ночам
быстрее, чем быль навсегда к грачам
уходит по первому зову,
они не связаны между собой
во времени и судьбой
обязаны птицелову,
означает его приход
искривление всех забот
в пространстве, где прячут корову
живые родители от себя
мертвых и мучаются, любя
друг друга за отношение к слову.
***
Сейчас видно в чем
дело, и слез
потоки здесь не причем,
сверкнула молния наверху,
она из семейства гроз
единственная на слуху,
а участки земли
в крещенский мороз
друг дружку пересекли,
сколько угодно их
свободных, и перекос
времени тих, как стих.
***
Сени холодные в старину
уходят на всю длину
по океанскому дну,
влажная почва в метель
ложится на мель под ель,
а коза, как форель в колыбель,
а одно событие за
другим выползает из-за
треугольника, а лоза
оплетает полог небес,
и заметен бес, а не лес,
а не времени нашего срез.
***
Тают звуки, как силы,
тень бежит от гориллы,
вилы валяются и крокодилы,
тихая жизнь луча
солнечного горяча
в скважине для ключа,
рано темнеет зимой,
в храме поет немой
и не уходит домой,
тянутся годы его с полей,
уши торчат из нулей,
а Библия всех веселей.
***
Террасами берег спускается,
такой, какой есть на виду
он в три, а шесть вся
внутри у времени до двух,
и четыре стоит в ряду,
и носится пять, как дух
над водой, и пуста
земля с головы до хвоста,
и птицы в райском саду
перед сном считают до ста.
***
То и дело слова влияние
оказывают на расстояние
между собой,
точно такие же звуки
слышны у излуки
реки голубой,
никакие они не громкие,
а самые ломкие
играют с судьбой,
ее у них появление
похоже на отдаление
Троицы в край любой.
***
Утомительный переход, переход
делает он, он, он на восход
через горы, белый пароход, пароход,
эх, с утра по закону Ома, Ома
участились удары грома, грома,
из черного дома ушла истома, истома,
эх, усеялись деревья палками, палками,
перья скрипят над галками, галками,
сердце сутки стучит красными копалками, копалками,
эх, упрятано оно в место глухое, глухое,
Бог оттуда синее тесто берет плохое, плохое
на синайское поле сухое, сухое.
***
Фанера нежного сложения
краснеет от приближения
осени и понижения
температуры морской
фауны над тоской
человеческой и треской,
а фундук сдобен до тех
пор, пока кругл верх,
и фраза стоит, как смех
в воздухе, но кислород
океан переходит вброд,
не избегая длиннот
заповедей на листах
ореха и на китах
трех на святых местах.
***
Фарфор звенит,
ухает ночная
птица и пьянит
то, что никто не знаменит,
совсем не зная
о том, как подчинит
себя посуде и простуде,
и темнота сплошная
не говорит о чуде
рожденья языка,
и только жизнь иная,
как смерть его тонка.
***
Фраза словам дает
кров, но не поет
им на ночь она,
никто и не спит,
собака скулит,
и светит Луна,
поэтому не бегут
те, кого стерегут
ножницы сна.
***
Хаос беседа носила
в себе, как нечистая сила
и хвост у шести откусила
слов из шести возможных
дней творения в незалежных
землях и луговинах сложных,
разветвился куст от погоды
дождливой, и двинулись годы
туда, где плывут пароходы,
а солнце свои лучи
на булыжники и кирпичи
разливает быстрей саранчи,
но разметал ветер плотву,
мама сыну ломает халву
и мерещится наяву.
***
Хвалебная песня из
частей состоит, как низ
жизни до ста
лет и плюс
ночь, если Иисус-
имя, и впереди Христа
оно стоит так,
что вид открывается на пятак
суши, и уши меняют места.
***
Холм растет
из-под пера,
словно самолет,
хронология событий,
холод и жара
вышли из укрытий,
притяженья сила
с этого бугра
что ли моросила,
и текли чернила
с ночи до утра,
и судьба хранила,
и ходьба звонила
по себе самой,
и пришла гора
к ней, и стала тьмой.
***
Хорошеют с каждым днем
двое на мостке втроем,
вчетвером они о своем
договаривают до жуков,
крылья пятницы с облаков
опускаются с васильков,
выпорхнул из лесу лягух,
хвостик его потух,
сердце летит, как пух,
слово лепое не стучит
в барабаны и не строчит
в пулеметы, и не звучит
вовсе
в овсе.
***
Чаша эта свой шаг
чеканит, стоит утес
на месте, а в тесте слез
много, убого так
"ча" переходит "ша"
посуху, как Христос
Иисус через слово "душа",
и чудится, что холодает
чуть больше, чем мороз
дождями всерьез выпадает.
***
Чудной вопрос так задается,
что легко середина его поется
за полночь далеко,
кто-то плачет от приближения
мягкого знака и торможения
света в земле глубоко,
слов теряются окончания,
между звездами расстояния
поднимаются, как озерко.
***
Шанс последний от мгновения
отличается, как дуновения
ветра в березе и в розе,
в поле широком ночью темно,
днем светло, такое давно
повторяется при прогнозе
грозовом, и наоборот
при ясной погоде который год
поэзия движется в прозе.
***
Шашист сидит
около доски
и в окно глядит
за своей спиной
и на грузовики
на коре земной,
ветер овевает
эти пустяки
и не завывает,
и плитка шоколада
на ровные куски
ломается от взгляда,
и гласные согласные,
и цифр лепестки,
они, как "ф-рр" узки,
шипящие близки
и звонко каблуки,
и тонко знак тоски,
и думы несогласные.
***
Шуршит дно двойное,
горе пищит тройное,
а облако скоростное,
оно единожды солгав,
расщепляет атом дубрав
и желток на пяток тех трав,
только кругов развелось
ада столько, что не стряслось
там ничего, но сбылось.
***
Эпизод всегда на виду,
время морское в пруду
шумовой эффект создает,
реет орешковое ядро,
медь зеленеет, а серебро
темнеет от "ми" до "ро",
о жизни никто не поет,
доброта в проекте моста
на месте пустом не спроста
возникает и воздух пьет.
***
Юс малый и бывалый
пишется с высокой
буквы через алый
желтый знак, и злак
под луной далекой
с прописной, и мак
строчный и порочный,
ой, в какой глубокой,
и язык неточный
запахов ночных,
и взгляды с поволокой
на бой часов лесных.
***
Явь такая протяженная,
она, сверкая далеко,
и, мелькая отраженная,
и никакая буква ей,
и шепот слога "ко",
они от бога и милей,
и топот вымысла скучней,
чем черт и сорт пшеницы,
и облако страницы,
и "даждь", а дождь, как озерко
точней местоименья "ми"
и дней тучней семи,
и языка, и яблока сочней.
***
Яркие полосы проявляются,
документы на них валяются,
явь, как Солнце стоит,
она в лучах его согревается,
и такое ей открывается,
что наследник пока таит
от своих двух родителей
столетьями, и победителей
смерти он веселит.
***
Ярятся волны на просторе, просторе
на видном месте вместе они на море, море,
как дворов сто на помидоре, помидоре,
жи, размокропогодило к утру, утру,
ши, свою отпрыск в отпуск сестру, сестру
и на ветру умыкнул на миру, миру
и пальцем, зеркальцем в седьмой день шестым, шестым
и ободком по грудям пустым, пустым
и гудя обводя золотым, золотым.
|
