Владимир Смирнов

МИТЬКИ НИКОГО НЕ ХОТЯТ!

III

Здесь мы подходим к совершенно иному материалу. О Сайгоне я судил на основе личных воспоминаний, очень пристрастных и болезненных. Я и сам понимаю, что не могли тогда девушки быть привлекательнее нынешних. Во всяком случае, настолько. Но это – мои воспоминания. Хоть каждый гражданин Сайгона и вправе их опровергнуть.

А из митьков я лично не знал ни одного; но у них было то, чего не было у других – свой манифест. Это произведение Владимира Шинкарева «Митьки», широко известное и даже экранизированное – мультфильмом «Митьки никого не хотят победить!». Кроме этого, существуют и другие канонические тексты митьковского движения – «Максим и Федор» и «Папуас из Гондураса» Шинкарева, а также «Евангелие от митьков» неизвестного автора. И что особенно приятно – эти тексты существуют на лазерном диске, что легко позволяет провести их статистический анализ. Но об этом позже; сейчас коротко о движении. Митьки, названные так по имени основателя движения, недавнего кандидата в Законодательное Собрание от 20-го округа, художника Дмитрия Шагина, были художниками-примитивистами, исповедующими определенную жизненную философию. Основной ее пункт – отказ от благ мира, во всяком случае, от тех, ради которых надо напрягаться. Нищета как гарант свободы. Это очень знакомо, и мы легко можем найти философские истоки этой установки. Сам Шинкарев в своем манифесте относит митьков к стоикам, хотя митька, умудрявшегося питаться на 3 рубля в месяц, называет образцом истинного кинизма. Здесь мы вплотную подошли к обещанной кинологии. Безусловно, философские корни движения митьков следует искать в кинизме, ибо стоицизм можно считать одним из течений кинизма. Или наоборот, смотря как договориться. Ювенал, например, считал кинизм левым флангом Стои. Основным источником популярных сведений о кинизме является книга Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Широко известны два ее русских перевода: Гаспарова и Нахова. Мы даже можем сказать, каким из них пользовался Шинкарев, т.к. в «Максиме и Федоре» он использует в своем тексте две цитаты из Диогена Лаэртского:

Были потом в Приене ионическом, видели памятник Бианту с надписью: «В славных полях Прионской земли рожденный, почиет здесь, под этой плитой, светоч ионян - Биант». Надпись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог ее прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фивах, видели мудрого мужа, который на вопрос, чему научила его философия, отвечал: «Жевать бобы и не знавать забот». Максим не понял, ну и снова захотел стать умным.

Это перевод Гаспарова; и мы еще вернемся к Кратету – мудрому мужу, жующему бобу и не знающему забот. Кроме того, в «Максиме и Федоре» Шинкарев употребил весьма оригинальное слово – «темноед», т.е. тот, кто ест в темноте. У Диогена Лаэртского темноедом Алкей называет Питтака; и больше этого слова я нигде не встречал. Таким образом, мы не только можем предполагать, что митьки стали продолжателями кинизма, но даже можем говорить о первоисточнике, на который опиралось митьковское движение. Теперь мы с полным основанием можем заняться нашей сравнительной кинологией.

Кинизм, как философское движение, был распространен на территория Греции и Римской империи, и просуществовал почти тысячу лет – с конца V в. до н.э. и до начала VI в. н.э. Время зарождения кинизма, V в. до н.э. – это золотой век греческой философии. Посмотрим, чем является это время с точки зрения этнологии. Предыдущий этнос, известный нам как крито-микенская культура, распался в XI – IX в. до н.э. Развалился государственный строй, была забыта письменность. От великого этноса остались лишь руины и мифы. Об этом писал и Фрейд в известной работе «Человек Моисей и монотеистическая религия». В VIII в. до н.э. по Европе и Малой Азии прошел очередной пассионарный толчок, давший начало греческому, римскому, персидскому, гальскому и другим этносам, проживающим по линии этого толчка. Вновь оформились дорийские государства, появился новый греческий алфавит, трансформировался пантеон богов. Появились полисы со своим образом жизни и своими законами. И в VII в до н.э., в эпоху семи мудрецов, зародилась великая греческая философия. Альфой и омегой греческой мудрости был Фалес, мудрец-звездоведец. Легенда о семи мудрецах показывает нам отношение к мужчине и к женщине в тот период, а это отношение является индикатором фазы этногенеза. Всем известен миф о яблоке раздора, на котором была надпись «прекраснейшей». Три лучшие женщины Земли, три богини поспорили из-за него, и это привело к величайшей из войн той эпохи. Аналогичный случай произошел и с семью мудрецами. Когда Парис, присудивший яблоко раздора Афродите, выкрал Елену у Менелая, он по обычаю того времени прихватил заодно и все, что смог унести. В том числе и треножник, перешедший Менелаю от Пелопа, а Пелопу подаренный Гефестом. На пути в Трою Елена бросила треножник в Косское море со словами: «Быть за него борьбе». Через много лет несколько горожан, заплатив вперед, купили у рыбаков их улов – а в сетях оказался треножник. Ссора из-за него привела к тому, что Милет пошел войной на Кос, и война была кровавой. Обратились к оракулу, и оракул повелел отдать треножник раздора мудрейшему из людей. И в Милете, и в Косе решили, что это Фалес. Но Фалес передал треножник другому мудрецу, тот третьему, и т.д., пока он не дошел до седьмого мудреца, до Солона. Солон вернул его Фалесу, и круг замкнулся. Фалес посвятил треножник Апполону.

Отношение к мужчине и к женщине на разных фазах этногенеза различно. Мы живем не в лучшую для мужчин эпоху. Стоит сказать об этом подробнее. В какой-то степени Гумилева можно назвать этническим расистом – как противника создания межэтнических семей. Будучи вульгарно понятым, это положение трактуется как шовинизм. Но это не совсем так. Лица разных национальностей, входящих в состав одного этноса, вполне могут создать здоровую семью; с другой стороны, одна нация может быть разделена и входить в состав разных этносов. «Чистота крови» здесь не играет никакой роли. Суть дела заключается в том, что именно семья передает детям определенную систему ценностей, систему паттернов, включающих в себя установки, направленные на поддержание этнической целостности, субэтнической корпоративности, а также обыденные нормы взаимодействия в малых коллективах. Это та же способность к массообразованию, но не к безликому и конформному, а к дифференцированному и избирательному. В обыденной жизни эти ценности называют патриотизмом, чувством долга, порядочностью. Как правило, дети легко усваивают такую систему паттернов – если ее разделяют оба родителя. Но в этнически смешанной семье родители имеют две различные системы ценностей – и в этом случае дети часто не усваивают ни одной из них. Из таких семей нередко выходят люди, для которых Родина, честь, долг – звук пустой. Все их интересы естественным образом сосредотачиваются на достижение эгоистических целей. Разумеется, этот процесс является не жестко детерминированным, а статистическим – просто ребенку из смешанной семьи гораздо труднее принять систему этнических паттернов, т.к. родители неосознанно дезориентируют его. Этот процесс Гумилев называет «этнической метисацией». Все сказанное не касается свободного сексуального общения с рождением внебрачных детей – оно лишь укрепляет этнос. Но в отношении семьи Гумилев непреклонен:

"Этническая (отнюдь не расовая) метисация … никогда не проходит бесследно. Вот почему небрежение этнологией, будь то в масштабах государства, родового союза или моногамной семьи, следует квалифицировать как легкомыслие, преступное по отношению к потомкам".

Единственный случай, когда этническая метисация не деструктивна, а даже необходима, это эпоха этнического пассионарного толчка, эпоха возникновения нового этноса, когда сметаются все старые паттерны и устанавливаются новые. Это эпоха пассионариев, сверхлюдей, плюющих на все запреты, в том числе и на обычаи крови. Тут все совершенно естественно. Но кто же не считает себя сверхчеловеком, стоящим превыше прогнившей морали? А являемся ли мы таковыми на самом деле – или просто являем преступное легкомыслие? Что мы носим в себе – действительно пассионарный импульс или просто пассионарную индукцию? Ведь героические идеи так заразительны – даже для тех, кто не в силах им следовать. Мы все безмерно начитаны – в том смысле, в котором дон Кихот начитался рыцарских романов. Но к кому мы ближе – к викингам, которых пассионарный импульс гнал на морские разбои, или к Пятачку, который в любой затруднительной ситуации начинал мечтать убежать из дома и пойти в матросы?

Мне кажется, что успехи современных технологий породили странное поверье – что наше время – нечто совершенно особенное, начало чего-то абсолютно нового. А раз так – то и мы вольны перекраивать нормы поведения по своему усмотрению. К самым катастрофическим последствиям этой ломки можно отнести отношения между полами. Второй век мы наблюдаем одну и ту же трагедию – ориентированный на патриархальную семью мужчина женится на эмансипированной женщине с идеями равноправия. Замечу, кстати, что равноправие в семье невозможно; отказавшись от лидерства (и, соответственно, подчинения) можно получить только анархию, т.е. постоянную грызню. Поэтому идею семейного равноправия можно рассматривать как идею подрыва власти мужчины с последующим установлением женской власти, причем эта идея даже сознательно не сформулирована. Из таких семей дети чаще выходят морально дезориентированными, а морально дезориентированная масса – лучшая почва для широкомасштабных социальных экспериментов. Движение за женскую эмансипацию сделало гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Может быть, без него мы не имели бы таких характерных черт нашего времени, как, например, массовое уничтожение людей в концлагерях. Для осуществления подобных акций необходима довольно значительная прослойка морально дезориентированных людей. Ирония заключается в том, что декларируемые цели чисто женских движений, как правило, более возвышены и благородны, чем цели мужских движений. Но именно энергия эмансипации подпитывает все то зло, с которым эмансипированные женщины сознательно пытаются бороться.

Кстати, мы знаем, кто стоял у истоков этого движения. В конце прошлого века еврейский женский союз, а впоследствии и всемирный женский союз, возглавляла недолечившаяся пациентка Брейера, Берта Паппенхайм, более известная нам как Анна О. Перед тем, как заняться женскими проблемами, она в тяжелейшем состоянии четыре года лежала в психиатрической больнице. Можно предположить здесь связь между глубокой патологией психики и патологией исповедуемой концепции.

В этногенезе эмансипация может служить симптомом начала разложения. На фоне этого разложения мы говорим сегодня о «зеленой революции», суть которой лишь в том, что мусульманский этнос выдыхается медленнее нашего. Может быть, причина тому в большей нетерпимости к эмансипации и, как следствие, в более стабильном положении мусульманской женщины.

Может быть, суть пассионарности вовсе не в доминантном генетическом признаке, а просто в соотношении продуктивных мужчин и женщин в этносе. Может быть, в героические эпохи просто рождается гораздо больше мужчин – для преодоления преград. А в период заката наоборот – на десять девчонок по статистике девять ребят. И в этой ситуации нельзя требовать от женщины, чтобы она сидела, скромно опустив глаза, и ждала, когда ее выберут. Ради продолжения рода женщина становится агрессивнее, маскулиннее, а мужчина, соответственно, феминнее. Любой зоолог знает – если самцов больше чем самок, улучшается порода, а если наоборот – увеличивается численность популяции. Избыточное количество женщин в эпоху заката этноса имеет и другое следствие. Сексуальная разрядка становится все более доступной, как об этом справедливо писал Роло Мэй в книге «Любовь и воля». А мы знаем, что либидо может легко переноситься на несексуальные объекты только в том случае, когда ему преграждены пути прямого удовлетворения. Есть такой афоризм: влюбившись, юноша совершает самые благородные поступки, чтобы завоевать сердце девушки, а женившись – самые подлые, чтобы прокормить ее и детей. Так вот, исчезает сам стимул совершать благородные поступки, разве что в самой ранней юности. Я вижу здесь синхронные процессы, но у нас слишком мало данных, чтобы говорить, что чем обусловлено.

Вернемся к эпохе семи мудрецов. Двое из них основали философские школы: Фалес – ионийскую, Питтак – италийскую. Нас сегодня интересует ионийская. Она передавалась от учителя к ученику по одной линии на протяжении трех веков. Учителя гнали от себя всех и кочевряжились, подобно учителям кунг-фу в плохих фильмах, и претенденты должны были заслужить право стать учениками. Учитель говорил: «А, лимитчик? Так катись отсюда подальше, друзей надо заводить на родине!» На что ученик отвечал: «Ну ты же на родине, так почему бы тебе не завести друга?» Есть много подобных легенд; нам сейчас важно, что ионийская философия до V в. до н.э. шла по одной линии и занималась вопросами естествознания. Но затем, на переходе к акматической фазе, произошла коренная ломка философской традиции. Эту ломку начал Сократ, полностью отрекшийся от прежнего предмета философии – естественных наук. Сократ стал говорить о человеке, о нравственности, об образе жизни. У него было много учеников, и большинство из них основало свои философские школы. Это были так называемые сократики: Антисфен, Платон, Ксенофонт, Эсхин, Федон, Евклид и Аристип. Традицией ионийских философов было иметь одного ученика-преемника, и поэтому отношения между сократиками были пропитаны ревнивым соперничеством. Особенно острыми они были между двумя первыми учениками – Антисфеном и Платоном. Даже в жизни, вне своего основного философского спора об универсалиях, они постоянно старались задеть друг друга. Платон высмеивал книгу Антисфена «О невозможности противоречия», говоря, что в ней Антисфен противоречит сам себе. Антисфен, в свою очередь, написал диалог против Платона, где по непонятным нам правилам древнегреческого языка слегка исказил имя соперника так, что его звучание стало напоминать слово «пенис». Антисфен и стал основоположником кинизма. Платон преподавал в гимнасии, который назывался «Академия», в честь героя Гекадема, и его учеников стали звать академиками. А Антисфен преподавал в гимнасии Киносарг, что значит «Зоркий пес», и его учеников стали звать псами-киниками. Самого Антисфена называли Истинным Псом. Собака, пес – ругательное слово, хотя она – лучший друг человека, об этом писал и Фрейд. Так было и в те времена; но киники гордились своим прозвищем. Можно вспомнить и слова Иешуа о Левии Матвее из «Мастера и Маргариты»:

"Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой, - тут арестант усмехнулся, - я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово".

Иешуа у Булгакова был образованным человеком и знал греческий язык.

Антисфен, как и Платон, занимался отвлеченными философскими рассуждениями, но кроме этого он превратил свою философию в науку жить. Антисфен проповедовал возврат к естественной жизни и отказ от излишеств. «Пусть дети наших врагов живут в роскоши!» - говорил он, а также: «Лучше безумие, чем наслаждение». Он первым стал носить посох, котомку и сложенный вдвое трибон – короткий плащ на голое тело. Эта экипировка и стала позднее униформой всех киников; также они переняли обычай Антисфена не стричься, не бриться и ходить босиком. Иногда в своем стремлении к простоте Антисфен перегибал палку и кичился дырами в своем плаще, выставляя их напоказ. Сократ сказал тогда: «Через дыры твоего плаща просвечивает тщеславие». Это тот момент, который впоследствии позволил Юнгу утверждать, что Антисфен находил удовольствие не в простоте, но в гордыне и вызове общественной морали. Диоген Лаэртский написал о нем:

"В жизни своей, Антисфен, ты псом был недоброго нрава,

Речью ты сердце кусать лучше, чем пастью, умел.

Умер в чахотке ты злой. Ну что же? Мы скажем, пожалуй:

И по дороге в Аид нужен для нас проводник".

Самым знаменитым киником был ученик Антисфена Диоген Синопский по прозвищу Небесный Пес, про которого все знают, что он жил в бочке и просил Александра Македонского не заслонять ему солнце. Легенда о Диогене гласит, что он обратился к оракулу за советом, как жить, и оракул велел ему заняться «перечеканкой монеты». Диоген стал подделывать деньги и был изгнан из родного города; тогда он понял, что оракул имел в виду второй смысл слова «nomisma» - общественное установление, закон, обычай. Он пришел в Афины и стал слушать Антисфена, который по традиции ионийской школы гнал учеников от себя свирепой палкой. Но Диоген подставил голову и сказал Антисфену, что у того нет такой палки, чтоб прогнать его. По другой версии экзаменом на ученичество был опасный подъем на гору. Так Диоген стал учеником Антисфена, и принял философию жизни, в которой превзошел учителя. Он называл Антисфена «трубой, не слышащей собственного гласа», и сам постоянно совершенствовался в самоограничениях. Увидев мальчика, пившего воду из пригоршней, он сказал: «мальчик превзошел меня в простоте!», - и выкинул из котомки чашку. Увидев улитку, он решил жить в бочке – в глиняном пифосе. Он даже пытался научиться есть сырое мясо, но не смог его переваривать. На площадях он публично занимался мастурбацией, говоря при этом, что его мечта - если бы так же, поглаживая живот, можно было бы утолять голод. Спрашивая с себя по высшему счету, Диоген и к другим был беспощаден. Он то днем с фонарем искал честного человека, то громко звал людей, а когда они прибегали, колотил их палкой, говоря, что звал людей, а не дерьмо. Когда его просили показать кого-то, он пользовался не указательным, а средним пальцем; значение этого жеста с тех пор не изменилось. Однажды на пирушке ему кинули кости, как собаке. Он в ответ поднял на обидчиков ногу и оросил их, как и подобает псу. Издевался он и над Платоном, который часто присылал ему еду и вино. Однажды, придя к Платону, Диоген стал топтать его ковры со словами: «Попираю спесь Платона», на что Платон ответил: «Своей спесью попираешь». Всех людей он считал рабами страстей, и не уважал никого, кроме Антисфена. Тем не менее, люди уважали его, и после смерти поставили ему памятник в виде столба с мраморной собакой наверху.

Учеником Диогена был Кратет по прозвищу Открыватель Всех Дверей. Кратет был одним из самых богатых фиванцев, но, увлекшись философией, отдал все деньги меняле с условием: если его сыновья будут философами, раздать деньги народу (ведь философам деньги не нужны), а если нет – отдать им. Он был тонкий генетик – ведь если его сыновья будут философами, значит эта склонность – доминантный признак, и внукам деньги тоже не понадобятся. В самоограничении он пошел дальше Диогена, т.к. пил только воду; но зато к другим относился терпимо и давал всем добрые советы, за что его все любили и приглашали повсюду. Женой его стала Гиппархия, девушка из богатой и знатной семьи. Кратет, горбатый, хромой и нищий, пытался ее отговорить, а потом снял перед ней одежду и сказал: «Вот твой жених, вот его добро, хочешь ты такого?» Гиппархии понравилось добро Кратета, и она пошла с ним, облачившись в нищенский плащ. Брат Гиппархии, Метрокл, был учеником Кратета. Однажды, слушая учителя, он выпустил ветры в присутствии других учеников, а затем убежал, заперся дома и не хотел выходить. И у него были основания беспокоиться – Диоген в свое время за такой акт избил слушателя палкой. Абсолютно аналогичный случай произошел в двадцатом веке с пациенткой Милтона Эриксона, студенткой католического колледжа. Эриксон, крутой гипнотизер и психотерапевт, поступил мудро. Он провел со студенткой беседу на анатомическую и теологическую темы, а потом дал установку – наесться горохового супа, раздеться, и скакать по комнате, выпуская газы. Терапевтический эффект был достигнут. Но Кратет поступил еще круче. Он сам наелся волчьих бобов и затем пришел в гости к Метроклу. Этому научила его философия – жевать бобы и не знать забот.

Антисфен, Диоген и Кратет – это классика кинизма. Ими восхищался даже император Юлиан Отступник, хотя живых киников он преследовал наравне с христианами. Это очень характерно. Настоящий киник всегда перечеканивает номизму, т.е. оппозиционен и быту, и власти. Этого не терпит ни один режим. А то, что было давно, при другой власти – это можно не только терпеть, но и прославлять. Историческая некрофилия, видимо, появилась одновременно с историей.

В период правления тридцати тиранов философов особо не трогали – разве что запретили Сократу преподавать риторику. Тираны действовали по известному методу Периандра, которого некоторые авторы причисляют к семи мудрецам. Периандр даже выразил его символически – сбивать все не в меру выросшие колосья. Тираны убивали всех, имевших влияние и деньги. Сократ сказал тогда Антисфену: «Хорошо, что мы небогаты и незначительны – любой сочинитель трагедий мечтает примучить героя. Но не родился еще такой подонок, который бы стал издеваться над хором». Такие подонки стали рождаться очень скоро, а уж в двадцатом веке в нашей стране с ними явно был перебор. Вслед за героями хор отправился в Аид, и на этой дороге нам потребовался проводник – старый пес-киник.

Митьки подхватили упавшую котомку. Читая пассажи о недопустимости брадобрития, оттяге, халяве – просто поражаешься схожести кинических и митьковских текстов. Какое вино самое вкусное? – чужое! Кто это сказал – Диоген или Шагин?

Далее мы перейдем непосредственно к каноническим митьковским текстам, в первую очередь к произведениям Владимира Шинкарева «Митьки» и «Максим и Федор». «Митьки» – потому, что это манифест движения, а «Максим и Федор» – потому, что это была наша любимая вещь в те годы. В ней дан как бы срез Сайгона. Максим, в юности писавший пьесы, представляет творческое начало. Федор – это народ, т.е. аудитория. Петр, ученик Максима – увлечение восточными философиями. Василий, ученик Федора – христианство. Антисоветизм явно не выражен, но неявно сквозит повсюду, с первых же строк:

Один Максим отрицал величие философии марксизма. Однако, когда его вызвали куда надо, отрицал там свое отрицание, убедившись тем самым в справедливости закона отрицания отрицания.

Перейдем теперь непосредственно к анализу.

1998 

версия для печати
Другие работы Владимира Смирнова: Эссе "Monumentum" люстры lightstar