Владимир Смирнов

МИТЬКИ НИКОГО НЕ ХОТЯТ !

I

В совсем недавнем прошлом – примерно с конца шестидесятых до конца восьмидесятых годов мы, петербуржцы, стали свидетелями интереснейшей культуры, родившейся, достигшей расцвета и угасшей на наших глазах. Ее называли левое искусство, андеграунд, или короче – Сайгон, Сайгон! Как много в этом звуке - для сердца питерца слилось, - как много в нем отозвалось… Эта яркая общность была по сути заявкой на создание нового субэтноса, но развалилась практически в одночасье. Чтобы понять, как и почему это произошло, мы рассмотрим Сайгон с точки зрения этнологии и некоторых психоаналитических течений. Этнология Льва Гумилева – это ни что иное, как искомая нами социопсихология. Мы привыкли рассуждать о социопсихологии, просто распространяя на всех элементы психологии индивидуальной. Все что угодно можно назвать национальным типом – систему паттернов поведения, привычек, физиологических и психологических особенностей и т.д. – главное договориться, что эти качества присущи всем членам данного общества. Этнология же использует другой метод, единственно верный при изучении систем, состоящих из несчетного числа объектов. Это статистический метод. Этнология ненамного младше психоанализа, но именно в период между их становлением статистический подход стал основным в естественных науках. Поскольку далее мы будем пользоваться методами этнологии, рассмотрим основные положения этой науки.

Этнология рассматривает различные человеческие сообщества как этнические системы различного масштаба (рисунок 1):

Рисунок 1. Этническая иерархия.

Антропосфера, как мозаичная этносфера, состоит из глобальных общностей – суперэтносов, которые, в свою очередь, делятся на менее крупные общности – этносы, и т. д., вплоть до индивида. Интуитивно такое различение всем понятно, но, разумеется, существуют и научные определения этнических систем. Внешне эти общности можно определить по системам их связей с соседями, а внутренне – по комплиментарности. Положительная комплиментарность – это субъективное ощущение общности, единства, выражаемое словами «мы», «свои», «наши». Отрицательная комплиментарность – это субъективное ощущение инородности, враждебности, «их», «чужих». Суперэтносом называется общность масштаба многих государств, объединенная общей идеологией, стереотипом поведения и чувством комплиментарности, и противопоставляющая себя другим подобным объединениям. Суперэтносами являются, например: Запад или цивилизованный мир, мусульманский мир, Латинская Америка, Китай и т.д. Обычно суперэтнос состоит из нескольких этносов, одновременно возникающих в одном регионе. Этносом называется общность масштаба нации или государства – Англия, Франция, Испания. Между этносами внутри суперэтноса также действует противопоставление, хотя и менее антагонистическое.

Объединение этноса происходит на базе общего стереотипа поведения, что, с одной стороны, объединяет людей в нацию или другую этническую систему, а с другой – отделяет, отгораживает их от соседних этносов. Естественно, различия в стереотипах поведения у родственных этносов меньше, чем у суперэтносов. Эта закономерность сохраняется во всей рассматриваемой схеме – чем ниже иерархический уровень этнической системы, тем менее остры ее отношения с родственными системами, тем более близки их стереотипы поведения. Субэтнос – еще менее крупная этническая система, являющаяся элементом этноса. Обычно субэтнос выделяется из этноса на начальных стадиях этногенеза, в процессе становления этноса. Так из великоросского этноса выделились казаки, поморы, сибиряки. Конвиксии – это группы людей, объединенных общностью быта и семейными связями; общности масштаба от церковного прихода до сословия. Консорции – это группы, объединенные одной идеей, общей исторической судьбой.

Это как раз то, что нас интересует. К консорциям относятся активные политические партии, религиозные секты, банды, кружки, а также всевозможные творческие объединения. Консорции, как и любой другой этнической системе, присущи общий стереотип поведения, комплиментарность, противопоставление себя другим. Но у нее есть и свои, весьма существенные отличительные особенности. Если в конвиксии людей объединяет стремление к максимальному удобству и безопасности, то в консорции – стремление к осуществлению общей идеи, что раньше вело прямиком к скорой гибели, да и теперь жизнь не облегчает. Это и есть проявление повышенной пассионарности, о чем мы скоро поговорим подробнее. При увеличении пассионарности общества консорция может перерасти в субэтнос, этнос и даже суперэтнос. Так это произошло с основателями Рима, с общинами первых христиан, с подвижниками Магомета. Собственно иного пути развития и не существует – этносы и суперэтносы могут вырасти лишь из самых непримиримых, повышенно пассионарных консорций. Потому что лишь консорция может выдвинуть доминирующую идею, способную сплотить людей в этническую систему. Но если общая пассионарность этноса убывает, консорция может или распасться, или превратиться в конвиксию. Поэтому говорить о судьбе андеграунда необходимо в контексте общей судьбы России. Для этого нам необходимо рассмотреть обобщенную схему этногенеза, составленную Гумилевым на основе исследования более сорока этносов.

Определенный таким образом этнос изменяется во времени по определенным законам, и эта модификация (от образования этноса до его уничтожения или превращения в реликт) называется этногенезом. Этногенез протекает по вполне определенной схеме, и хотя его фазы совершенно различны, это различие определяется вовсе не изменением индивидуальной психологии всех членов этноса. Имеет значение лишь процентное содержание в этносе людей с определенными доминантами поведения. Такими доминантами Гумилев считает пассионарность и аттрактивность. Рассмотрим их подробнее. Психологический портрет индивида Гумилев строит с помощью двух осей декартовой прямоугольной системы координат (рисунок 2). На оси ординат он располагает совокупность сознательных мотиваций, на оси абсцисс – подсознательных. Кстати, в книгах по психоанализу, несмотря на порой отвратительные переводы, практически не встречается слово «подсознание». Аналогичным образом, не психологи практически не употребляют термин «бессознательное». Похоже, это уже стало негласным критерием. Итак, по Гумилеву, каждый человек подчиняется инстинктам самосохранения и продолжения рода, тому, что Фрейд называл Эросом. Давление этих инстинктов – постоянная величина (И) на оси абсцисc.

Рисунок 2. Психологический портрет индивида.

Пассионарность индивида – это мера его страсти, не считающейся с инстинктом самосохранения, это его антиинстинктивность, его воля к смерти, аналогичная Фрейдовскому Танатосу, хотя и не совсем с ним совпадающая. Пассионарием, т.е. носителем повышенной пассионарности, человек становится, если его страсть сильнее его инстинктов, если ради нее он готов рискнуть и даже пожертвовать жизнью, причем не только своей, но и своих детей. На начальных, героических фазах этногенеза таких людей считают героями и образцами для подражания; в цивилизованный период – тупыми фанатиками. На рисунке 2 пассионарии располагаются в III и IV квадрантах. Если пассионарность человека слабее его инстинктов, что на схеме соответствует I и II квадрантам, то он субпассионарий, обыватель. Очень мала пассионарность у слабоумных, полностью подчиненных своим инстинктам. У гармоничного человека сила пассионарности примерно соответствует силе инстинктов. Это очень работоспособный, дисциплинированный человек, умеющий ставить цели и добиваться успеха. Он признает законы человеческого общежития и не рискует жизнью без нужды, но при необходимости отважно сражается. Пассионарная гармоничность здесь соответствует нахождению вблизи оси ординат, около нулевой точки взаимной компенсации инстинктов Эроса и пассионарности.

На оси ординат (рисунок 2) расположены сознательные мотивации, реализуемые разумом и волей. Аналогично оси обсцисс, на ней существует предельная точка (Э), характеризующая крайний эгоизм («все для себя»). Каждый человек движим как инстинктами, так и эгоизмом; но подобно тому, как инстинктам противостоит пассионарность, так и эгоизму противостоит аттрактивность. Она может проявляться как влечение к знаниям, красоте, справедливости, и т.д., т.к. все эти влечения реализуются в ущерб влечениям эгоистическим. Таким образом, по двум поведенческим доминантам, пассионарности и аттрактивности, каждый человек может быть отнесен к одному из четырех квадрантов декартовой системы координат. Это немного дает для понимания индивидуальной психологии; но характер этнической системы обуславливается именно процентным содержанием в ней людей четырех данных категорий.

Стоит отметить следующее. По Гумилеву пассионарный толчок в популяции – следствие микромутаций, изменяющих поведение и передающихся по наследству как пассионарный признак. С этой точки зрения пассионарность безусловно бессознательна. Но я считаю, что пассионарность обусловлена многими причинами, и огромную роль в ней играет этническая доминанта, часто отлично осознаваемая. Так суперэтнос, этнической доминантой которого было христианство, породил движение африканских циркумцелионов, т.е. «бродящих вокруг». Они жаждали вечной жизни и считали, что гарантией этого может быть только мученическая смерть. Циркумцелионы собирались в банды, выслеживали одинокого путника и требовали, чтобы он убил их – во славу Христа. Причем не самым безболезненным способом. Если бедняга отказывался, его убивали – чего мелочиться, ведь мученическая смерть во имя Христа в итоге все равно перевесит все грехи. Циркумцелионы радостно принимали смерть, и это, несомненно, акт сильнейшей пассионарности. Но чего тут больше – бессознательного Танатоса или вполне осознанного стремления к жизни, в которую веришь всей душой? Ведь мы не говорим, что волком, которого гонят прямо на стрелка, движет Танатос – он-то страстно борется за свою жизнь и не знает, что все уже кем-то подстроено. Мне кажется, что любая религия, любое учение, предполагающее наличие загробной жизни, по определению танатоносно; оно вносит определенную сознательную компоненту в структуру пассионарности. Иногда Гумилев говорит о дополнительной третьей оси – аппликате, которую он вводит, чтобы сгладить данное противоречие. Аппликата – это ось даже не обыденного сознания, как простого экрана эмоций и мыслей, а его высшей ступени – философского (или религиозного) мировоззрения, всеохватывающего и внутренне непротиворечивого. В этой философской установке Гумилев разделяет, соответственно, влечение к жизни (жизнеутверждение) и влечение к смерти (жизнеотрицание). Но эта концепция у него практически не разработана, и для наших рассуждений учитывать аппликату совершенно излишне. Необходимо также подчеркнуть, что пассионарии, субпассионарии и гармоничные люди существуют на всех стадиях этногенеза; в различных его фазах меняется лишь их процентный состав.

Вернемся к схеме этногенеза. Внешне пассионарность этноса (определяемая процентным содержанием в нем пассионариев, т.е. носителей повышенной пассионарности) проявляется в количестве исторических событий, совершающихся за определенное время. Такими событиями могут быть столкновения внутри этноса, захват чужих территорий, преобразование ландшафта, экспансия идей и т.д., в зависимости от этнической доминанты. Особо следует выделить такие события, как образование и распад субэтносов внутри этноса. По степени изменения пассионарности любой этнос проходит следующие стадии (рисунок 3): подготовительную (латентную) фазу, фазу подъема (I), акматическую фазу (фазу пассионарного перегрева) (II), фазу надлома (III), инерционную фазу (цивилизацию) (IV), и фазу обскурации, после которой этнос переходит в реликтовое состояние. Эта схема описывает образование этноса в результате пассионарного толчка, получение этнической системой энергии извне и последующее растрачивание этой энергии в результате борьбы с сопротивлением внешней среды, в полном соответствии со вторым началом термодинамики. Полученная энергия растрачивается на совершение определенной работы, свершение рассмотренных выше исторических событий. Одно из них – выделение в своей среде многочисленных субэтносов, что значительно повышает резистентность, сопротивляемость системы. В усложнении своей структуры система как бы аккумулирует энергию на начальных фазах этногенеза; при угасании пассионарности эта энергия высвобождается с упрощением структуры системы. Реликт уже представляет собой однородную моноэтническую систему.

Рисунок 3. Этногенез. График пассионарного напряжения этноса.

Естественно, рассмотренная нами схема, описывающая внутреннюю логику событий этногенеза, является отвлеченно-обобщенной, и в реальности может быть деформирована (смещена или оборвана) в результате природных катаклизмов или столкновений с соседними этносами. Для нас сейчас наиболее важно, что согласно Гумилеву, эта схема (с соответствующим изменением масштаба) может быть применима к генезису любой общности людей, в т.ч. и интересующей нас консорции. Мне кажется, что она может описывать также и любой психический акт, причем здесь будет весьма уместно Юнгианское разделение на экстраверсию и интраверсию - по степени инерционности этого акта.

Вернемся к схеме этногенеза. О подготовительной (латентной) стадии говорить трудно, т.к. она практически не изучена. В ней почти не свершается исторических событий, и поэтому она вне внимания историков-современников. Реконструировать ее можно только как совокупность событий, предшествовавших яркой фазе подъема. Так в VI в. н.э. начался внезапный расцвет арабской поэзии. В VII в. н.э. Магомет уничтожил эту консорцию, и это было одним из исторических деяний, знаменующих подъем мусульманского суперэтноса. Если бы не этот подъем, мы и не знали бы об арабском поэтическом всплеске, или не придали бы ему значения.

Фаза подъема характеризуется увеличением пассионарности; при этом аттрактивная составляющая антиэгоистична (рисунок 4). Безымянные герои сплачиваются вокруг вождя, не раздумывая бросаются в пекло за идею, гибнут тысячами, но увлекают за собой товарищей (пассионарной индукцией). В результате этих подвигов свершаются исторические события и новый этнос утверждается на исторической арене. Идеология фазы – исполнение долга. Новая консорция, изменяя мир, которым она недовольна, перерастает в этнос. Фаза подъема длится порядка трехсот лет.

В акматической фазе пассионарность еще больше, но аттрактивная составляющая уже эгоистична. Похоже, аттрактивность в этногенезе прогорает гораздо раньше пассионарности. Эта фаза – эпоха индивидуалистов, каждый из которых тянет на себя идею, территорию или влияние; это эпоха раздробленности и многочисленных кровавых разборок. Идеология фазы выражается в лозунгах: «Будь великим!» и «Будь самим собой!». Период акматической фазы также порядка трехсот лет.

За ней следует еще более страшная фаза надлома, длящаяся примерно сто – сто пятьдесят лет. Пассионарность выдыхается, и все громче становится голос обывателя, уставшего от героев, которые пытаются вовлечь его в свои разборки. Аттрактивная составляющая эгоистична, но снижение пассионарности глушит яркие проявления индивидуализма. В этих условиях вожди способны собрать под свои знамена огромные массы народа, и мелкие междоусобные стычки сменяются тотальными гражданскими войнами. Расцветает система доносов, уничтожающая самых умных и порядочных. Так было и в императорском Риме, и при второй инквизиции. В этой фазе обыватель усердно добивается своей цели – удобства и безопасности, а достичь этого можно только снизив пассионарность системы, т.е. физически уничтожив большинство пассионариев. Если эта эпоха гражданских войн и доносов вам что-то напоминает, мы можем коснуться и конкретно России. Подъем великоросского этноса начался в XIV веке, так что в фазу надлома Россия вошла примерно в начале XX века. Можно надеяться, что самое страшное уже позади – или почти позади. Мы уже дозрели до идеологии завершения фазы надлома – «с нас хватит!» И мы всей душой рвемся к западному стандарту жизни, к цивилизации, или в терминологии Гумилева – к инерционной фазе этногенеза. Инерционная фаза – это золотой век обывателя, когда он наконец получает все, что хотел – порядок и достаток. Фаза характеризуется стремлением к благосостоянию без риска, стремлением к всеобщему нивелированию, стиранию индивидуальности. Идеология фазы – подражание эталону – требование быть настоящим джентльменом или новым русским. В этой фазе особенно процветает стремление к накопительству, ведущее, в том числе, и к разрушению природных ландшафтов.

Рисунок 4. Пассионарно-аттрактивная составляющая фаз этногенеза.

Пассионарии активно истребляются во всех фазах этногенеза. В героические периоды они сами рвутся на войну, в новые земли, в колонии. В фазе подъема они гибнут в стычках с соседями, в акматической фазе часто просто сами вырезают друг друга, в фазе надлома их уничтожают обыватели. В инерционной фазе пассионарии просто раздражают, как потенциальный источник опасности и неудобства. Их стараются более или менее мягко изолировать от общества, а также и от процесса репродукции. В фазе подъема и в акматической фазе их считали героями, и они оставляли множество внебрачных детей, распространяя, таким образом, пассионарный признак и восполняя активно растрачиваемую пассионарность системы. В фазе инерции женщины тянутся к богатым, надежным и спокойным; во всяком случае, детей заводят именно от них. Это приводит к катастрофическому снижению пассионарности системы. Но внешне все кажется очень надежным и перспективным. Расцвет, цивилизация, гуманизм, рост производительности, и т.д. В зависимости от набранной этносом инерции, от устойчивости созданной социальной структуры и производительных сил, инерционная фаза может продолжаться до четырехсот лет. Но вытеснение пассионарности неизбежно приводит этнос к фазе обскурации. Как известно, цивилизация – золотой век трудолюбивого обывателя. Но кроме покоя и довольства, цивилизация несет и дополнительные прелести – гуманизм и сверхтерпимость. В результате этого неуклонно растет процент люмпенов, которые не могут и не хотят работать, а свое невежество и нетерпимость возводят в идеал. Сперва они требуют от государства пособий, хлеба и зрелищ, а потом, достигнув критической численности, захватывают власть и устраивают кровавые чистки, уничтожая все мыслящее и неординарное. Но удержать какую-либо стабильность они не в состоянии, и очень быстро этнос окончательно разрушается. Иногда от него остается однородный остаток – реликт, т.е. группа в персистентном (статическом) состоянии, существующая как часть биоценоза в гомеостатическом равновесии с окружающим ландшафтом. Обычно он сразу же уничтожается или ассимилируется соседними этносами, но в труднодоступных местах реликт-изолянт может затухать очень долго. Стоит добавить, что здоровый этнос очень резистентен; сравнительно уязвим он бывает лишь при низком уровне пассионарности (т.е. в начальном и конечном периодах этногенеза), а также в болезненные моменты фазовых переходов, когда резко меняется доминирующий стереотип поведения.

Такова, в общих чертах, схема этногенеза. Эта схема (рисунок 3) – типичный график необратимого процесса; таким же будет, например, график выделения тепла при сгорании костра. Напомню, что по Гумилеву он применим к любой человеческой общности. Нас сейчас интересует тот уровень иерархии этнических систем (рисунок 1), к которому относился андеграунд, а именно – консорция, т.е. общность людей, объединенных одной исторической судьбой. Воспользовавшись рассмотренной методикой, попробуем понять, участниками чего же мы были в те смутные годы.

II

По легенде левое искусство появилось в шестидесятых, когда непризнанные поэты нашли друг друга у символов того времени – новеньких и таких непривычных в этой стране кофейных автоматов. Мальчикам, начитавшимся Хемингуэя, казалось, что если можно зайти в кафешку и выпить кофе – то это уже исполнение надежд, а если там можно заказать и бокал дешевого рислинга – то это и вовсе почти свободная страна. Их называли кофеманами, и они приобщали к своей культуре через пристрастие к кофе – этому символу новой жизни. Но это еще был не Сайгон. Сайгон появился в семидесятых, когда изменились и участники процесса, и их аудитория. Кофеманы, в сущности, были хорошими мальчиками. Комсомол учил их – учиться, учиться и учиться, быть честными, любить Родину и т.д. Они так и делали – но просто оказались не в меру хорошими учениками. Они стали умнее положенного, честнее предписанного, и продолжали учиться уже совсем не тому. Многие из них прошли филфак универа (правда, не всегда до конца), и почти все состояли в литобъединениях при каких-то заводах или домах культуры. Видимо они и познакомились на семинарах организованной поэтической самодеятельности, а легенда о кофе появилась уже позднее. Наивность этой эпохи очень наглядно отражают крамольные взгляды интеллигенции того времени. Тогда был широко распространен миф о возможности построения социализма с человеческим лицом. Идея его такова – КПСС извратила великие идеи марксизма; необходимо вернуться к истокам, и тогда мы построим светлое будущее, как завещал великий Ленин. Подобные идеи коммунистической реформации свидетельствовали вовсе не о трусости – за них давали срока на всю катушку – но о наивности шестидесятников. Русский философ Александр Зиновьев назвал шестидесятые временем поющих завлабов. И что интересно – пели кандидаты и доктора в основном не гуманитарных, а естественных наук. Это означало, что элементарное стремление быть первым поэтом за годы коммунистического правления выродилось в компромиссное стремление быть первым поэтом среди математиков и первым математиком среди поэтов. Это означало, что поэзия уже не была единственным светом в жизни, и были пути для отступления – неудачу на этой стезе можно было скомпенсировать самореализацией в другой области. Сайгон же появился, когда все мосты были сожжены, и начался тотальный исход творческой молодежи в кочегары и сторожа. Искусство в жизни андеграунда приобретало все большую и большую ценность, и одновременно с этим падал престиж образования, должности, положения и т.д. Сайгон все дальше уходил от славных питерских мальчиков-кофеманов, которые были так рафинированно интеллигентны. Про таких как они писал Александр Галич:

Их имен с эстрад не рассиропили,
В супер их не тискают облаточный,
«Эрика» берет четыре копии,
Вот и все!
А этого достаточно!

Сайгон же начался, когда этого стало уже недостаточно. Во все времена непризнанная богема собиралась, выпивала и обсуждала свою гениальность. И кофеманы думали, что они просто пишут гениальные стихи. Но они сделали нечто гораздо большее. Они собрали маленькую теплую аудиторию – зародыш будущей огромной аудитории Сайгона. И они изменили стереотип восприятия поэзии. Тогда, в шестидесятых, было принято за печатным стихотворным словом идти в книжный магазин, а за устным – на стадион. Кофеманы же стали писать то, что нельзя было ни публиковать, ни говорить в микрофон. И стали читать это друзьям, и распространять, перепечатывая на машинке. Они приучили питерских любителей поэзии к левой, непечатной литературе. И они заменили традицию книжного магазина и стадиона традицией квартирной читки и Самиздата.

Сайгон пошел путем, проложенным Иосифом Бродским, великим предтечей питерского андеграунда. Именно Бродский впервые блестяще осуществил два основных принципа левой литературы – не сотрудничать с официозной пропагандой, и при этом – все-таки – не писать «в стол», для неких надуманных «потомков». Поэзия должна находить своего читателя здесь и сейчас – и, значит, для этого должны быть использованы неофициальные каналы. Андеграунд не только принял эти принципы, но пошел еще дальше. Левые литераторы не просто стали тиражировать свои «нетленки» под копирку – они основали коллективные самиздатские журналы. Бродский, как и любой российский поэт тоталитарной эпохи, был одиночкой. Но когда эпоха стала меняться, в период смены фаз этногенеза, произошел настоящий взрыв, цепная реакция поэзии. Рухнул стереотип поэта, как волка-одиночки, намеренно отделяющего себя от «толпы». Как будто вновь -

За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты…

Да какой там квартал – Сайгон, вросший в плоть Петербурга, по масштабу скорее приближался к району. В конце восьмидесятых это пламя полыхало уже по всему Питеру. Мы читали в студенческих общагах совершенно незнакомым людям – и все они были наши люди; наши в рассмотренном комплиментарном смысле. Андеграунд стал массовым движением, в то время как кофеманы были скорее элитарным кружком. Они в какой-то степени напоминали обэриутов; андеграунд же перекликался с другим аналогичным брожением умов, известным как Серебряный век. Серебряный век возник как консорция на переходе от акматической фазы к фазе надлома, в эпоху болезненной ломки стереотипов поведения. Как мы знаем, подъем пассионарности этнической системы сопровождается усложнением ее внутренней структуры, появлением множества устойчивых внутрисистемных объединений. В эпоху Серебряного века расцветали кружки символистов, акмеистов, футуристов и т.д., без счета. Как символом андеграунда стал Сайгон, так символом Серебряного века был трактир «Бродячая собака». Сегодня нам еще предстоит заниматься сравнительной кинологией, так что впереди нас ждет множество собак; эта забрела сюда первой. В «Бродячей собаке» собирался весь цвет российской творческой интеллигенции – философы, художники, артисты, поэты; в том числе и любимые нами Анна Ахматова и Николай Гумилев, впоследствии расстрелянный большевиками - т.е. родители создателя этнологии Льва Гумилева. Казалось, эта страница золотом вписана в историю российской культуры. Но через несколько десятилетий разразилась великолепнейшая литературная дискуссия – доктора наук, вооруженные томами цитат из стихов, писем и мемуаров, долго спорили, в каком же именно подвале была легендарная «Бродячая собака». Это могло означать только одно – свидетелей не осталось. Весь цвет этноса был уничтожен поголовно. Таким образом, мы можем считать Серебряный век движением, трагически оборванным внешними силами в фазе подъема. Сайгон же, как мы увидим ниже, распался в результате внутренней логики событий.

Андеграунд, как движение на подъеме, также породил внутри себя множество неформальных объединений, и даже несколько официальных. Самым известным его официальным объединением, успешно функционирующим и поныне, стал питерский рок-клуб. Вслед за ним было зарегистрировано объединение литераторов «Клуб 81» (в одноименном году), и немного позже – «Товарищество Изобразительного Искусства». Внешне это напоминало победоносный путь консорции к субэтносу, когда неформальные объединения переходят в социальные институты. На самом же деле никакое движение того времени, как бы популярно оно не было, принципиально не могло создать ничего официального – это была прерогатива государства. Просто коммунисты провели очередную масштабную операцию по подрыву влияния левой культуры – путем принятия ее каким-то крылом в лоно союза советских писателей или другую подобную организацию. Рок–клуб был создан под эгидой незабвенного ВЛКСМ. Создание «ТИИ» стало результатом соблазна выставками. На первом (организационном) собрании об искусстве и не упоминали; но много спорили о том, кому и сколько выставлять на очередной выставке. «Клуб 81», созданный по инициативе секретариата Ленинградской писательской организации, был соблазнен выпуском официального сборника «Круг», который действительно был напечатан через четыре года и стал единственным детищем Клуба. Самым позорным было то, что Клубу назначили официального куратора, возглавлявшего его заседания. Это был Юрий Андреев, известный ныне своими книгами по нетрадиционным методам оздоровления. Не хочу сказать ничего плохого лично о нем, но сам факт назначения сверху командира-надзирателя унизителен. Мое желание стать членом Клуба испарилось, когда на очередном допросе следователь КГБ стал убеждать меня в необходимости срочно вступить туда. Тогда я понял только одно – не можем мы с ним хотеть одного и того же. Никогда гэбист хорошего не посоветует. Кстати, следователей, ведущих наши дела, также называли тогда кураторами. Это придавало титулу куратора Клуба зловещую двусмысленность. Кроме подрыва авторитета андеграунда, все эти акции должны были отвлечь внимание от болевой точки того времени – польского профсоюза «Солидарность», с которого, как мы знаем, и начался распад социалистического лагеря.

Но коммунисты, спланировав раскол андеграунда, как обычно, были непоследовательны. Члены «ТИИ», «Клуба 81», рок-клуба остались членами андеграунда и гражданами Сайгона. Чтобы реально попытаться разорвать это единство, надо было действительно дать им тот кусок пирога, который полагался официозным писателям, художникам, музыкантам – гонорары, дома творчества за городом, творческие командировки на юга, и т.д., т.е. полноправно принять их в существующие творческие союзы. С тем же успехом коммунисты могли попытаться реально справиться и с народным недовольством – просто накормив и одев народ, дав ему реальную зарплату и реальные товары. Но это было возможно лишь на уровне мечты и бреда, т.е. на уровне обещаний и лозунгов.

После 81-го, после попытки купить андеграунд за символическую понюшку табаку, грянул страшный 82-й. Рвущийся к власти Юрий Андропов готовил себе страну, подчищая любые признаки инакомыслия. Сорвались очередные международные переговоры, и это развязало руки КГБ. Были разгромлены все антисоветские группы, и не только в Питере, но и во всей стране. Потом умер Брежнев, и началась затяжная «гонка на лафетах». В новогоднем стихотворении на 1983 год я писал:

…Сейчас, наверно, празднует «Посев»,
считая урожай с календаря.
У нас зима. А скоро будет сев,
и мы поймем, что радовались зря.

Кому дороже, если не себе
обходится такая благодать!
Сменили двух начальников ГБ,
и от двоих успели пострадать.

Раздавлен СМОТ – опять не повезло,
И Хельсинские группы заодно.
Как много в этот год сказали слов!
Как много было дел заведено!

Дел, естественно, уголовных, ведущих к «севу». Здесь мы подошли к единственному видимому фактору, объединяющему андеграунд. Это был непримиримый антисоветизм, диссидюжничество. Гумилев в своей теории разделяет общества на динамические (развивающиеся) и персистентные (статические, реликтовые). Это его разделение совпадает с принципом мимесиса известного историка Тойнби. Согласно Тойнби именно мимесис – подражание – и формирует характер общества; но в статических обществах подражают старикам и предкам, а в динамических – наиболее творческим личностям, что и создает динамику развития. Суть дела состоит в том, что поэт принципиально всегда недоволен окружающим миром; он считает общество застывшим и выродившимся, на какой бы стадии развития оно в действительности ни находилось. Именно недовольство миром и формирует человека, как художника. Поэт Серебряного века Александр Блок написал об этом коротко и гениально:

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой.
А вот у поэта - всемирный запой,
И мало ему конституций!

У кого-то антисоветизм был не более чем возрастной юношеской отрицаловкой. У кого-то – результатом творческого склада характера. Это следует помнить, хотя коммунисты, конечно, были гады и вполне заслуживали подобное отношение к себе. Тем не менее, антисоветизм был идеологией андеграунда, и туда стекались все те, кто считал себя притесненным советской властью. Это была творческая интеллигенция (та ее часть, которая не получила свой кусок пирога), это были христиане-неофиты, хиппи, адепты восточных религий и философий и многие другие, а также собственно политические организации – свободный профсоюз «СМОТ», женское движение «Мария», и т.д. Один мой друг, пантеист и диссидент, специально пошел в православие, чтоб «бунтовать» народ – ведь притеснения верующих трудно было не заметить. Правда, там он обломился и стал самым ортодоксальным христианином из всех моих знакомых. Смешно подумать, но тогда мы, наверное, приняли бы к себе и сексуальные меньшинства – как притесняемых коммунистами собратьев. Но они к нам не пришли, и правильно сделали – андеграундовцев сажали, и в основном не по политическим статьям, а попасть на советскую зону со статьей «гомосексуализм» – это сами понимаете. Сейчас, когда я стал куда менее терпим к сексменьшинствам, это трудно представить; но тогда это было именно так.

Мы находились в состоянии идеологической партизанской войны с советской властью, и это выработало определенный кодекс поведения. Западло было поддерживать эту власть – т.е. нельзя было стучать, служить в органах, быть коммунистом или комсомольским активистом. Хайер (длинные волосы) и бороды как раз наглядно свидетельствовали: я не мент и не активист. В органах, впрочем, было одно исключение – часть вневедомственной милиции, охранявшая Эрмитаж. Эрмитаж тогда был просто рассадником левой культуры. В разное время в нем работали около сорока андеграундовцев, в том числе и всемирно известный художник Михаил Шемякин. Подобная плотность пропаганды заразила даже милицию. В шестидесятых такое невозможно было даже представить. Типичный кофеман тогда был – коренной петербуржец, интеллигентный филфаковец, член ЛИТО. Типичный же сайгонавт – иногородний, нарушитель паспортного режима, с одним или двумя курсами технического ВУЗа, косящий от армии и работающий сторожем или кочегаром. Они приезжали в Питер учиться, но попадали под очарование этой культуры и были уже не в силах ему противиться. С одной стороны, такая работа давала чисто пространственный простор – сколько пьянок, читок и выставок прошло в этих кочегарках, мастерских, бункерах, камчатках! С другой стороны, это давало философскую нищету. Мы, повторяю, были в состоянии постоянной войны с совдепией, а на войне чем больше имеешь – тем более уязвим. Нищего же трудно запугать. А, следовательно – западло было занимать руководящие должности; западло было просто быть богатым. Поющим завлабам шестидесятых в Сайгоне уже не было места. Тем более, что даже для такой должности уже требовалось членство в КПСС.

Самыми нищими в Сайгоне были коммунары. Это группы хиппи из знаменитой Системы, которые снимали одну квартиру и жили вместе, имея общее имущество. Как правило, они занимались общим делом, которое ставили превыше всего – иначе коммуна быстро распадалась. Если же дело объединяло, коммуна жила до очередного разгона, и что интересно – жила почти трезвой жизнью, что вообще-то для Сайгона не очень типично. Разгон обычно сопровождался высылками и административными мерами, но тенденция к восстановлению коммуны оставалась всегда. Коммуны обладали сильнейшим очарованием и оставили глубокий след в наших сердцах, но следа в культуре они, похоже, не оставили. На закате Сайгона я написал странную вещь с названием «Сайгониада», там есть один отрывок – последний привет питерским коммунам:

Однажды Алик Мартыненко рассказывал Смирнову о Коммуне на Фонтанке.

- Нас было двенадцать человек, - говорил он, - а штанов на всех было одиннадцать. С утра все разбегались, а тот, кто вставал последним, оставался печатать листовки.

- Что же вам помешало провести государственный переворот? – спросил Смирнов.

- Штанов было слишком много, - горестно вздохнул Алик.

Мы еще вернемся к этому требованию нищеты, как гарантии свободы. Сейчас я хочу обратить внимание вот на что. Мы боролись с коммунизмом, противопоставляя ему терпимость и гуманизм. Это действительно антиподы; но, вспоминая славное прошлое, понимаешь, что тогда нас куда больше интересовало не за что, а против чего. Мы, неудавшиеся тираны, написали на своих знаменах – свобода, равенство, демократия, гуманизм, терпимость. Это было абсурдом, ибо осуществить общество всетерпимости и гуманизма (т.е. цивилизацию) может только выдохшийся (в пассионарном смысле) обыватель. А люди, способные бороться за гуманизм, идти за него в тюрьмы и на баррикады, могут совершить разве что революцию, бунт, бессмысленный и беспощадный. Видимо андеграунд, как и Серебряный век, и любое подобное творческое брожение умов, возник на рубеже смены фаз этногенеза. Видимо сейчас Россия уже дозревает для перехода к цивилизованной жизни, т.е. для инерционной фазы. Мы смогли поймать носящуюся в воздухе, зарождающуюся идеологию цивилизации – гуманизм, и смогли воспеть его. Мы подняли его как лозунг, как повод для борьбы и жертвенности, но, по сути, он был нам глубоко чужд, т.к. гуманизм – это идеология стареющего, пассионарно нивелированного общества, общества эпохи осени и заката. А мы были и остались фанатиками. В цивилизованном обществе это слово становится ругательным; люди же, боровшиеся за новую эпоху, становятся для этой эпохи весьма неудобными.

Гимном Серебряного века стала строка Зинаиды Гиппиус: «ненавижу грядущего хама». И это был вполне адекватный времени гимн. Андеграунд же элементарно не уважал грядущего обывателя, но при этом отчаянно боролся за его грядущее царство – за гуманизм и всетерпимость. Поэтому когда советский режим рухнул, мы оказались в весьма неуютном положении. Как будто выбивали плечом дверь, а ее кто-то вдруг открыл изнутри. И все получили то, что хотели. Вот тогда и настало время задуматься – чего же мы, собственно, хотели? Мы оказались просто не нужны, т.к. для цивилизованного общества порыв и героизм представляют опасность и головную боль. Все, что в фазе подъема было героической трагедией, в инерционной фазе становится низкопробным фарсом. Порыв национального единения при образовании нации оборачивается созданием тысячелетнего рейха, который рушится буквально через несколько лет. Наши русские националисты, провозглашающие прекрасные идеи семисотлетней давности, сегодня просто смешны. Так же нелеп оказался и андеграунд. Я завязал с поэзией в 1991 году – сразу после путча. Мой поэтический порыв иссяк вместе с роспуском КПСС – видимо, не только действие требует противодействия, но и наоборот. После этого я написал всего три стиха, но это уже другая история. А тогда, в 1991-м, я просто подвел итог закончившейся войне:

Тронулся, тронулся, тронулся, тронулся лед!
тронулся лед над великой замерзшей страной!
и журавлей уже поздно отстреливать влет,
горло дерущих и бредящих поздней весной.
Тронулся, тронулся, тронулся черный январь -
сколько же можно терпеть этот май ледяной!
мы заблудились и спутали свой календарь,
шли бы по звездам, но не было звезд над страной.
Тронулось небо, пробитое всплеском стрижа,
тронулись тучи, свинцовая тронулась тьма,
слишком похожа заря на кровавый пожар,
и на пожарища наши похожи дома.
В рваных просветах багровое злато Тельца,
рог Козерога растаял, поход протрубя,
вздрогнешь внезапно под хищным прицелом Стрельца -
ты не ошибся, конечно, он целит в тебя.
Мало ли знала Россия тяжелых годин!
пепел холодный дождями косыми зальет,
ты не один, не один, не один, не один,
тронулся, тронулся, тронулся, тронулся лед!
Тронулся лед, откололось от «завтра» - «вчера»,
ветер студеный трубою ревет надо мной,
тронулся лед - слава Богу, настала пора!
Тронулся лед над великой замерзшей страной.

Кроме ощущения ненужности были и другие причины распада андеграунда. Началось «размывание» рядов, размывание комплиментарных понятий «мы» и «они». Прежде коммунисты были безусловными врагами. Может быть, где-то и были «хорошие» коммунисты, которые «ничего не знали», а просто честно делали свое дело. Не менее вероятно, что и в фашистской Германии были «хорошие» эсэсовцы и гестаповцы, которые тоже «ничего не знали», а просто ловили бандитов, мародеров и сексуальных маньяков. Но SS и КПСС – преступные организации, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так было. Но после того как в Тбилиси десантники порубили женщин саперными лопатками, коммунистам была предложена своеобразная амнистия – если они выйдут из КПСС. Сожжение партбилета стало индульгенцией, делающей бывшего коммуниста «своим». Все стали делать вид, что верят – они раньше «ничего не знали», а сейчас узнали и правильно отреагировали. Наше «мы» зашаталось и затрещало. Конечно, сжечь партбилет или кинуть его в реку – это сильно, это отдает древними обрядами, связанными со стихиями огня и воды. Но для настоящего примирения с коммунистами нужны были бы еще более древние и сильные ритуалы. Вот как описал очищающий ритуал огня и фаллоса бескомпромиссный Александр Галич:

Когда сложат из тачек и нар костер,
И, волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в тот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот.
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!

Естественно, как заметил Фрейд, в подобном ритуале нет места для женщин.

Говоря о Сайгоне, по умолчанию принято считать, что все мы были очень талантливы. Это ерунда; большинство из нас были бездарны. Единственное, что у нас было – это наша непримиримость, и ее нам никак нельзя было терять. Ложь и компромиссы – раковая опухоль консорции.

Кстати, питерский психоанализ тоже пока является консорцией – как был он консорцией в любой стране в начале своего развития. Но как любое доходное дело, он везде быстро становился конвиксией, профессиональным кланом, сословием. Нас тоже не ждет ничего неожиданного. Нельзя гореть и болеть этой верой, рыская в поисках платежеспособных клиентов. Но это отступление. Продолжим рассмотрение причин распада Сайгона, подойдя к самой, может быть, заметной причине. Кроме антисоветизма у сайгонавтов было и еще кое-что общее, хоть и не объединяющее. Каждый из нас хотел быть первым и считал себя достойным первенства. Это вполне естественно; скромный поэт – это нонсенс. Честолюбие есть один из способов проявления пассионарности. Именно поэтому так часто пишут подростки в пубертате. Стремление к первенству – вполне достойное качество; отвратительным его начинают считать лишь на закате этногенеза – как и любое другое проявление пассионарности.

В эпоху совдепии мы писали «левые» стихи, и даже не пытались их опубликовать. Наоборот, определенная степень известности вела прямиком на допрос в КГБ, и далее к санкциям различной степени тяжести. В этих условиях каждый из нас мог честно считать себя гением, необходимым народу, первым и т.д. Просто коммунисты нас зажимали, потому-то мы и были неизвестны. Но когда отменили шестую статью, оказалось, что мы просто никому не нужны. Это был кризис, подобный кризису середины жизни, когда идет тотальная ломка и переоценка идеалов. Труднее всего пришлось тем, у кого два эти кризиса наложились, произошли одновременно. Что же стало с этими людьми, жаждавшими во всем быть только первыми? В основном они пошли тремя путями. Первые, самые блаженные, продолжили свое дело. Может быть, в их восприятии и Сайгон еще жив – особенно если считать Сайгон состоянием души, а не этнической системой. Зайдя в Дом Книги вы можете увидеть их стихи в издательстве «Академия». Это первый поэт андеграунда, основатель и редактор самиздатского журнала «37», Виктор Кривулин, кандидат в депутаты Законодательного Собрания Санкт-Петербурга от второго избирательного округа на выборах 1998-го года. Это Лена Шварц, Виктор Ширали, Владимир Нестеровский. Из художников это Анатолий Белкин, Тимур Новиков, Кирилл Миллер и, конечно же, митьки, к которым мы еще вернемся. Ну а для рок-музыкантов и в самом деле ничего не изменилось – у них осталась аудитория, а именно аудитория создавала и цементировала Сайгон. Нельзя сказать, что они сделали что-то особенное, чтобы сохранить своих слушателей. Просто спрос на песни в жестких ритмах у молодежи всегда был и будет очень высоким. А массовый спрос на элитарные формы искусства (поэзия и живопись очень элитарны, как бы мы ни стремились доказать обратное) – явление временное, сезонное. И лишь когда закончился наш сезон, стало окончательно ясно, что смутное время, когда нас преследовали и наказывали, и было нашим временем.

Вторая группа пошла в мистику и оккультизм, астрологию и медитацию. Это сулило достойное первенство; но, к сожалению, мистика не слишком результативна. А поэты очень откровенны в психоаналитическом смысле, т.е. им глубоко чужд самообман. В итоге в оккультизме практически никто не задержался. Жажда первенства перешла в свою противоположность – в полном соответствии с теорией инстинктов Фрейда. Тщеславие переродилось в самоуничижение, и множество бывших борцов за свободу стали ортодоксальными православными христианами. Православное крыло в Сайгоне было изначально, но лишь в девяностых годах стало возможным говорить о религиозном ренессансе.

Третьи попытались найти себя в чем-то ином. Они иммигрировали или сменили поле деятельности. Никто не получил желаемого, может быть, за очень редким исключением. Можно сказать, что нашли место в жизни уже упоминавшийся Михаил Шемякин, Юлий Рыбаков, из диссидюжничества плавно перекочевавший в комитет по правам человека при мэрии, да «главные» митьки. Дмитрий Шагин баллотировался на выборах 1998-го года вместе с Кривулиным. Остальные оказались за бортом. Впрочем те, кто выпадал из обоймы в прежнее смутное время, заканчивали куда хуже. Указатели на том распутье гласили: зона, психушка, запой. Или иди обратно, откуда пришел; а обратно никто не хотел. Поразительно, как много наших прошли через крезу, через психушку. Двое моих друзей лежали там более десяти раз.

Но нельзя было отказаться ни от тюрьмы, ни от сумы. Я встретился с Наташей Лазаревой из движения «Мария», когда она вернулась из Саблинской женской колонии, где провела полтора года. Она была в глубокой депрессии, очень подавлена и заторможена, часами лежала на кровати лицом к стене. С трудом удалось ее разговорить; она немного ожила только через полчаса. И что же - не прошло и полгода, как она снова была арестована. Ростислав Евдокимов, вернувшись с зоны, пошел на один из первых митингов у Казанского собора. Его узнали и заставили возглавить шествие к милиции и последующий пикет. Он посмотрел тогда совершенно затравленно, но пошел – а куда бы он мог деться!

«Мы жили на грани тюрьмы и расстрела», - писал в те годы Виктор Кривулин. Таковы были правила игры, и мы приняли их. Но несправедливее всего была смерть. Первым из граждан Сайгона, с которыми я общался, ушел Володя Матиевский. И это поразило, как громом – почему? как? зачем? Смерть всегда так бессмысленна. Я посвятил тогда Матиевскому стихотворение «Смерть поэта»:

Зима. Безмолвные снега.
Ночные холода.
Сомкнуло льдами берега
в замерзших городах.
Ночь стынет в ледяных тисках,
болезненно долга,
как циферблатная тоска
в бессмысленных кругах.

Мы тонем в вязких смолах тьмы
с огарками стихов,
под крики третьих, и седьмых,
и сотых петухов,
а время замкнуто стальной
ловушкою кольца,
и кружит ночь, слепая ночь,
без цели и конца.

Но прорываются в рассвет
стихи сквозь мутный снег,
хоть запропал поэт навек
на полпути к весне,
от стыни ледяных оков,
от мерзлых февралей,
от миллионных петухов –
до первых журавлей.

Сайгон рухнул, погибла великолепная культура, и неизвестно, вспомнит ли кто-нибудь о ней через двадцать лет. Поговорим теперь о тех, кто остался на плаву – о митьках. Не обо всех, конечно - рядовые митьки утонули вместе с Сайгоном - но о самых крутых, «главных» митьках. Звучит паскудно, но никуда не денешься – любая иерархия, едва возникнув, сразу же начинает давить низы.

III

Здесь мы подходим к совершенно иному материалу. О Сайгоне я судил на основе личных воспоминаний, очень пристрастных и болезненных. Я и сам понимаю, что не могли тогда девушки быть привлекательнее нынешних. Во всяком случае, настолько. Но это – мои воспоминания. Хоть каждый гражданин Сайгона и вправе их опровергнуть.

А из митьков я лично не знал ни одного; но у них было то, чего не было у других – свой манифест. Это произведение Владимира Шинкарева «Митьки», широко известное и даже экранизированное – мультфильмом «Митьки никого не хотят победить!». Кроме этого, существуют и другие канонические тексты митьковского движения – «Максим и Федор» и «Папуас из Гондураса» Шинкарева, а также «Евангелие от митьков» неизвестного автора. И что особенно приятно – эти тексты существуют на лазерном диске, что легко позволяет провести их статистический анализ. Но об этом позже; сейчас коротко о движении. Митьки, названные так по имени основателя движения, недавнего кандидата в Законодательное Собрание от 20-го округа, художника Дмитрия Шагина, были художниками-примитивистами, исповедующими определенную жизненную философию. Основной ее пункт – отказ от благ мира, во всяком случае, от тех, ради которых надо напрягаться. Нищета как гарант свободы. Это очень знакомо, и мы легко можем найти философские истоки этой установки. Сам Шинкарев в своем манифесте относит митьков к стоикам, хотя митька, умудрявшегося питаться на 3 рубля в месяц, называет образцом истинного кинизма. Здесь мы вплотную подошли к обещанной кинологии. Безусловно, философские корни движения митьков следует искать в кинизме, ибо стоицизм можно считать одним из течений кинизма. Или наоборот, смотря как договориться. Ювенал, например, считал кинизм левым флангом Стои. Основным источником популярных сведений о кинизме является книга Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Широко известны два ее русских перевода: Гаспарова и Нахова. Мы даже можем сказать, каким из них пользовался Шинкарев, т.к. в «Максиме и Федоре» он использует в своем тексте две цитаты из Диогена Лаэртского:

Были потом в Приене ионическом, видели памятник Бианту с надписью: «В славных полях Прионской земли рожденный, почиет здесь, под этой плитой, светоч ионян - Биант». Надпись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог ее прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фивах, видели мудрого мужа, который на вопрос, чему научила его философия, отвечал: «Жевать бобы и не знавать забот». Максим не понял, ну и снова захотел стать умным.

Это перевод Гаспарова; и мы еще вернемся к Кратету – мудрому мужу, жующему бобу и не знающему забот. Кроме того, в «Максиме и Федоре» Шинкарев употребил весьма оригинальное слово – «темноед», т.е. тот, кто ест в темноте. У Диогена Лаэртского темноедом Алкей называет Питтака; и больше этого слова я нигде не встречал. Таким образом, мы не только можем предполагать, что митьки стали продолжателями кинизма, но даже можем говорить о первоисточнике, на который опиралось митьковское движение. Теперь мы с полным основанием можем заняться нашей сравнительной кинологией.

Кинизм, как философское движение, был распространен на территория Греции и Римской империи, и просуществовал почти тысячу лет – с конца V в. до н.э. и до начала VI в. н.э. Время зарождения кинизма, V в. до н.э. – это золотой век греческой философии. Посмотрим, чем является это время с точки зрения этнологии. Предыдущий этнос, известный нам как крито-микенская культура, распался в XI – IX в. до н.э. Развалился государственный строй, была забыта письменность. От великого этноса остались лишь руины и мифы. Об этом писал и Фрейд в известной работе «Человек Моисей и монотеистическая религия». В VIII в. до н.э. по Европе и Малой Азии прошел очередной пассионарный толчок, давший начало греческому, римскому, персидскому, гальскому и другим этносам, проживающим по линии этого толчка. Вновь оформились дорийские государства, появился новый греческий алфавит, трансформировался пантеон богов. Появились полисы со своим образом жизни и своими законами. И в VII в до н.э., в эпоху семи мудрецов, зародилась великая греческая философия. Альфой и омегой греческой мудрости был Фалес, мудрец-звездоведец. Легенда о семи мудрецах показывает нам отношение к мужчине и к женщине в тот период, а это отношение является индикатором фазы этногенеза. Всем известен миф о яблоке раздора, на котором была надпись «прекраснейшей». Три лучшие женщины Земли, три богини поспорили из-за него, и это привело к величайшей из войн той эпохи. Аналогичный случай произошел и с семью мудрецами. Когда Парис, присудивший яблоко раздора Афродите, выкрал Елену у Менелая, он по обычаю того времени прихватил заодно и все, что смог унести. В том числе и треножник, перешедший Менелаю от Пелопа, а Пелопу подаренный Гефестом. На пути в Трою Елена бросила треножник в Косское море со словами: «Быть за него борьбе». Через много лет несколько горожан, заплатив вперед, купили у рыбаков их улов – а в сетях оказался треножник. Ссора из-за него привела к тому, что Милет пошел войной на Кос, и война была кровавой. Обратились к оракулу, и оракул повелел отдать треножник раздора мудрейшему из людей. И в Милете, и в Косе решили, что это Фалес. Но Фалес передал треножник другому мудрецу, тот третьему, и т.д., пока он не дошел до седьмого мудреца, до Солона. Солон вернул его Фалесу, и круг замкнулся. Фалес посвятил треножник Апполону.

Отношение к мужчине и к женщине на разных фазах этногенеза различно. Мы живем не в лучшую для мужчин эпоху. Стоит сказать об этом подробнее. В какой-то степени Гумилева можно назвать этническим расистом – как противника создания межэтнических семей. Будучи вульгарно понятым, это положение трактуется как шовинизм. Но это не совсем так. Лица разных национальностей, входящих в состав одного этноса, вполне могут создать здоровую семью; с другой стороны, одна нация может быть разделена и входить в состав разных этносов. «Чистота крови» здесь не играет никакой роли. Суть дела заключается в том, что именно семья передает детям определенную систему ценностей, систему паттернов, включающих в себя установки, направленные на поддержание этнической целостности, субэтнической корпоративности, а также обыденные нормы взаимодействия в малых коллективах. Это та же способность к массообразованию, но не к безликому и конформному, а к дифференцированному и избирательному. В обыденной жизни эти ценности называют патриотизмом, чувством долга, порядочностью. Как правило, дети легко усваивают такую систему паттернов – если ее разделяют оба родителя. Но в этнически смешанной семье родители имеют две различные системы ценностей – и в этом случае дети часто не усваивают ни одной из них. Из таких семей нередко выходят люди, для которых Родина, честь, долг – звук пустой. Все их интересы естественным образом сосредотачиваются на достижение эгоистических целей. Разумеется, этот процесс является не жестко детерминированным, а статистическим – просто ребенку из смешанной семьи гораздо труднее принять систему этнических паттернов, т.к. родители неосознанно дезориентируют его. Этот процесс Гумилев называет «этнической метисацией». Все сказанное не касается свободного сексуального общения с рождением внебрачных детей – оно лишь укрепляет этнос. Но в отношении семьи Гумилев непреклонен:

"Этническая (отнюдь не расовая) метисация … никогда не проходит бесследно. Вот почему небрежение этнологией, будь то в масштабах государства, родового союза или моногамной семьи, следует квалифицировать как легкомыслие, преступное по отношению к потомкам".

Единственный случай, когда этническая метисация не деструктивна, а даже необходима, это эпоха этнического пассионарного толчка, эпоха возникновения нового этноса, когда сметаются все старые паттерны и устанавливаются новые. Это эпоха пассионариев, сверхлюдей, плюющих на все запреты, в том числе и на обычаи крови. Тут все совершенно естественно. Но кто же не считает себя сверхчеловеком, стоящим превыше прогнившей морали? А являемся ли мы таковыми на самом деле – или просто являем преступное легкомыслие? Что мы носим в себе – действительно пассионарный импульс или просто пассионарную индукцию? Ведь героические идеи так заразительны – даже для тех, кто не в силах им следовать. Мы все безмерно начитаны – в том смысле, в котором дон Кихот начитался рыцарских романов. Но к кому мы ближе – к викингам, которых пассионарный импульс гнал на морские разбои, или к Пятачку, который в любой затруднительной ситуации начинал мечтать убежать из дома и пойти в матросы?

Мне кажется, что успехи современных технологий породили странное поверье – что наше время – нечто совершенно особенное, начало чего-то абсолютно нового. А раз так – то и мы вольны перекраивать нормы поведения по своему усмотрению. К самым катастрофическим последствиям этой ломки можно отнести отношения между полами. Второй век мы наблюдаем одну и ту же трагедию – ориентированный на патриархальную семью мужчина женится на эмансипированной женщине с идеями равноправия. Замечу, кстати, что равноправие в семье невозможно; отказавшись от лидерства (и, соответственно, подчинения) можно получить только анархию, т.е. постоянную грызню. Поэтому идею семейного равноправия можно рассматривать как идею подрыва власти мужчины с последующим установлением женской власти, причем эта идея даже сознательно не сформулирована. Из таких семей дети чаще выходят морально дезориентированными, а морально дезориентированная масса – лучшая почва для широкомасштабных социальных экспериментов. Движение за женскую эмансипацию сделало гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Может быть, без него мы не имели бы таких характерных черт нашего времени, как, например, массовое уничтожение людей в концлагерях. Для осуществления подобных акций необходима довольно значительная прослойка морально дезориентированных людей. Ирония заключается в том, что декларируемые цели чисто женских движений, как правило, более возвышены и благородны, чем цели мужских движений. Но именно энергия эмансипации подпитывает все то зло, с которым эмансипированные женщины сознательно пытаются бороться.

Кстати, мы знаем, кто стоял у истоков этого движения. В конце прошлого века еврейский женский союз, а впоследствии и всемирный женский союз, возглавляла недолечившаяся пациентка Брейера, Берта Паппенхайм, более известная нам как Анна О. Перед тем, как заняться женскими проблемами, она в тяжелейшем состоянии четыре года лежала в психиатрической больнице. Можно предположить здесь связь между глубокой патологией психики и патологией исповедуемой концепции.

В этногенезе эмансипация может служить симптомом начала разложения. На фоне этого разложения мы говорим сегодня о «зеленой революции», суть которой лишь в том, что мусульманский этнос выдыхается медленнее нашего. Может быть, причина тому в большей нетерпимости к эмансипации и, как следствие, в более стабильном положении мусульманской женщины.

Может быть, суть пассионарности вовсе не в доминантном генетическом признаке, а просто в соотношении продуктивных мужчин и женщин в этносе. Может быть, в героические эпохи просто рождается гораздо больше мужчин – для преодоления преград. А в период заката наоборот – на десять девчонок по статистике девять ребят. И в этой ситуации нельзя требовать от женщины, чтобы она сидела, скромно опустив глаза, и ждала, когда ее выберут. Ради продолжения рода женщина становится агрессивнее, маскулиннее, а мужчина, соответственно, феминнее. Любой зоолог знает – если самцов больше чем самок, улучшается порода, а если наоборот – увеличивается численность популяции. Избыточное количество женщин в эпоху заката этноса имеет и другое следствие. Сексуальная разрядка становится все более доступной, как об этом справедливо писал Роло Мэй в книге «Любовь и воля». А мы знаем, что либидо может легко переноситься на несексуальные объекты только в том случае, когда ему преграждены пути прямого удовлетворения. Есть такой афоризм: влюбившись, юноша совершает самые благородные поступки, чтобы завоевать сердце девушки, а женившись – самые подлые, чтобы прокормить ее и детей. Так вот, исчезает сам стимул совершать благородные поступки, разве что в самой ранней юности. Я вижу здесь синхронные процессы, но у нас слишком мало данных, чтобы говорить, что чем обусловлено.

Вернемся к эпохе семи мудрецов. Двое из них основали философские школы: Фалес – ионийскую, Питтак – италийскую. Нас сегодня интересует ионийская. Она передавалась от учителя к ученику по одной линии на протяжении трех веков. Учителя гнали от себя всех и кочевряжились, подобно учителям кунг-фу в плохих фильмах, и претенденты должны были заслужить право стать учениками. Учитель говорил: «А, лимитчик? Так катись отсюда подальше, друзей надо заводить на родине!» На что ученик отвечал: «Ну ты же на родине, так почему бы тебе не завести друга?» Есть много подобных легенд; нам сейчас важно, что ионийская философия до V в. до н.э. шла по одной линии и занималась вопросами естествознания. Но затем, на переходе к акматической фазе, произошла коренная ломка философской традиции. Эту ломку начал Сократ, полностью отрекшийся от прежнего предмета философии – естественных наук. Сократ стал говорить о человеке, о нравственности, об образе жизни. У него было много учеников, и большинство из них основало свои философские школы. Это были так называемые сократики: Антисфен, Платон, Ксенофонт, Эсхин, Федон, Евклид и Аристип. Традицией ионийских философов было иметь одного ученика-преемника, и поэтому отношения между сократиками были пропитаны ревнивым соперничеством. Особенно острыми они были между двумя первыми учениками – Антисфеном и Платоном. Даже в жизни, вне своего основного философского спора об универсалиях, они постоянно старались задеть друг друга. Платон высмеивал книгу Антисфена «О невозможности противоречия», говоря, что в ней Антисфен противоречит сам себе. Антисфен, в свою очередь, написал диалог против Платона, где по непонятным нам правилам древнегреческого языка слегка исказил имя соперника так, что его звучание стало напоминать слово «пенис». Антисфен и стал основоположником кинизма. Платон преподавал в гимнасии, который назывался «Академия», в честь героя Гекадема, и его учеников стали звать академиками. А Антисфен преподавал в гимнасии Киносарг, что значит «Зоркий пес», и его учеников стали звать псами-киниками. Самого Антисфена называли Истинным Псом. Собака, пес – ругательное слово, хотя она – лучший друг человека, об этом писал и Фрейд. Так было и в те времена; но киники гордились своим прозвищем. Можно вспомнить и слова Иешуа о Левии Матвее из «Мастера и Маргариты»:

"Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой, - тут арестант усмехнулся, - я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово".

Иешуа у Булгакова был образованным человеком и знал греческий язык.

Антисфен, как и Платон, занимался отвлеченными философскими рассуждениями, но кроме этого он превратил свою философию в науку жить. Антисфен проповедовал возврат к естественной жизни и отказ от излишеств. «Пусть дети наших врагов живут в роскоши!» - говорил он, а также: «Лучше безумие, чем наслаждение». Он первым стал носить посох, котомку и сложенный вдвое трибон – короткий плащ на голое тело. Эта экипировка и стала позднее униформой всех киников; также они переняли обычай Антисфена не стричься, не бриться и ходить босиком. Иногда в своем стремлении к простоте Антисфен перегибал палку и кичился дырами в своем плаще, выставляя их напоказ. Сократ сказал тогда: «Через дыры твоего плаща просвечивает тщеславие». Это тот момент, который впоследствии позволил Юнгу утверждать, что Антисфен находил удовольствие не в простоте, но в гордыне и вызове общественной морали. Диоген Лаэртский написал о нем:

"В жизни своей, Антисфен, ты псом был недоброго нрава,
Речью ты сердце кусать лучше, чем пастью, умел.
Умер в чахотке ты злой. Ну что же? Мы скажем, пожалуй:
И по дороге в Аид нужен для нас проводник".

Самым знаменитым киником был ученик Антисфена Диоген Синопский по прозвищу Небесный Пес, про которого все знают, что он жил в бочке и просил Александра Македонского не заслонять ему солнце. Легенда о Диогене гласит, что он обратился к оракулу за советом, как жить, и оракул велел ему заняться «перечеканкой монеты». Диоген стал подделывать деньги и был изгнан из родного города; тогда он понял, что оракул имел в виду второй смысл слова «nomisma» - общественное установление, закон, обычай. Он пришел в Афины и стал слушать Антисфена, который по традиции ионийской школы гнал учеников от себя свирепой палкой. Но Диоген подставил голову и сказал Антисфену, что у того нет такой палки, чтоб прогнать его. По другой версии экзаменом на ученичество был опасный подъем на гору. Так Диоген стал учеником Антисфена, и принял философию жизни, в которой превзошел учителя. Он называл Антисфена «трубой, не слышащей собственного гласа», и сам постоянно совершенствовался в самоограничениях. Увидев мальчика, пившего воду из пригоршней, он сказал: «мальчик превзошел меня в простоте!», - и выкинул из котомки чашку. Увидев улитку, он решил жить в бочке – в глиняном пифосе. Он даже пытался научиться есть сырое мясо, но не смог его переваривать. На площадях он публично занимался мастурбацией, говоря при этом, что его мечта - если бы так же, поглаживая живот, можно было бы утолять голод. Спрашивая с себя по высшему счету, Диоген и к другим был беспощаден. Он то днем с фонарем искал честного человека, то громко звал людей, а когда они прибегали, колотил их палкой, говоря, что звал людей, а не дерьмо. Когда его просили показать кого-то, он пользовался не указательным, а средним пальцем; значение этого жеста с тех пор не изменилось. Однажды на пирушке ему кинули кости, как собаке. Он в ответ поднял на обидчиков ногу и оросил их, как и подобает псу. Издевался он и над Платоном, который часто присылал ему еду и вино. Однажды, придя к Платону, Диоген стал топтать его ковры со словами: «Попираю спесь Платона», на что Платон ответил: «Своей спесью попираешь». Всех людей он считал рабами страстей, и не уважал никого, кроме Антисфена. Тем не менее, люди уважали его, и после смерти поставили ему памятник в виде столба с мраморной собакой наверху.

Учеником Диогена был Кратет по прозвищу Открыватель Всех Дверей. Кратет был одним из самых богатых фиванцев, но, увлекшись философией, отдал все деньги меняле с условием: если его сыновья будут философами, раздать деньги народу (ведь философам деньги не нужны), а если нет – отдать им. Он был тонкий генетик – ведь если его сыновья будут философами, значит эта склонность – доминантный признак, и внукам деньги тоже не понадобятся. В самоограничении он пошел дальше Диогена, т.к. пил только воду; но зато к другим относился терпимо и давал всем добрые советы, за что его все любили и приглашали повсюду. Женой его стала Гиппархия, девушка из богатой и знатной семьи. Кратет, горбатый, хромой и нищий, пытался ее отговорить, а потом снял перед ней одежду и сказал: «Вот твой жених, вот его добро, хочешь ты такого?» Гиппархии понравилось добро Кратета, и она пошла с ним, облачившись в нищенский плащ. Брат Гиппархии, Метрокл, был учеником Кратета. Однажды, слушая учителя, он выпустил ветры в присутствии других учеников, а затем убежал, заперся дома и не хотел выходить. И у него были основания беспокоиться – Диоген в свое время за такой акт избил слушателя палкой. Абсолютно аналогичный случай произошел в двадцатом веке с пациенткой Милтона Эриксона, студенткой католического колледжа. Эриксон, крутой гипнотизер и психотерапевт, поступил мудро. Он провел со студенткой беседу на анатомическую и теологическую темы, а потом дал установку – наесться горохового супа, раздеться, и скакать по комнате, выпуская газы. Терапевтический эффект был достигнут. Но Кратет поступил еще круче. Он сам наелся волчьих бобов и затем пришел в гости к Метроклу. Этому научила его философия – жевать бобы и не знать забот.

Антисфен, Диоген и Кратет – это классика кинизма. Ими восхищался даже император Юлиан Отступник, хотя живых киников он преследовал наравне с христианами. Это очень характерно. Настоящий киник всегда перечеканивает номизму, т.е. оппозиционен и быту, и власти. Этого не терпит ни один режим. А то, что было давно, при другой власти – это можно не только терпеть, но и прославлять. Историческая некрофилия, видимо, появилась одновременно с историей.

В период правления тридцати тиранов философов особо не трогали – разве что запретили Сократу преподавать риторику. Тираны действовали по известному методу Периандра, которого некоторые авторы причисляют к семи мудрецам. Периандр даже выразил его символически – сбивать все не в меру выросшие колосья. Тираны убивали всех, имевших влияние и деньги. Сократ сказал тогда Антисфену: «Хорошо, что мы небогаты и незначительны – любой сочинитель трагедий мечтает примучить героя. Но не родился еще такой подонок, который бы стал издеваться над хором». Такие подонки стали рождаться очень скоро, а уж в двадцатом веке в нашей стране с ними явно был перебор. Вслед за героями хор отправился в Аид, и на этой дороге нам потребовался проводник – старый пес-киник.

Митьки подхватили упавшую котомку. Читая пассажи о недопустимости брадобрития, оттяге, халяве – просто поражаешься схожести кинических и митьковских текстов. Какое вино самое вкусное? – чужое! Кто это сказал – Диоген или Шагин?

Далее мы перейдем непосредственно к каноническим митьковским текстам, в первую очередь к произведениям Владимира Шинкарева «Митьки» и «Максим и Федор». «Митьки» – потому, что это манифест движения, а «Максим и Федор» – потому, что это была наша любимая вещь в те годы. В ней дан как бы срез Сайгона. Максим, в юности писавший пьесы, представляет творческое начало. Федор – это народ, т.е. аудитория. Петр, ученик Максима – увлечение восточными философиями. Василий, ученик Федора – христианство. Антисоветизм явно не выражен, но неявно сквозит повсюду, с первых же строк:

Один Максим отрицал величие философии марксизма. Однако, когда его вызвали куда надо, отрицал там свое отрицание, убедившись тем самым в справедливости закона отрицания отрицания.

Перейдем теперь непосредственно к анализу.

IV

Психоаналитическое исследование традиционно проводится по двум направлениям. В рассматриваемом поведении ищут, во-первых, производные определенных фаз развития, иными словами фиксации, и, во-вторых, аналоги симптомов и защитных механизмов. Начнем с фиксаций. Сразу бросается в глаза, что отрицание стремления к накопительству несколько нарочито, местами даже компульсивно, навязчиво. Одновременно с нестяжательством декларируется небрежность в одежде и безалаберность в жизни. Здесь мы можем заподозрить знаменитую триаду анального характера: скупость, чистоплотность, аккуратность – но с точностью до наоборот. Как известно, по Фрейду неудовлетворенный инстинкт может быть трансформирован четырьмя способами. Это вытеснение, сублимация, поворот против себя и обращение в свою противоположность. По нашему предположению, в данном случае мы имеем дело с последним. Таким образом, травма приучения к горшку дала анальную фиксацию с формированием триады анального характера, но в результате фрустрации анальных влечений они обратились в свою противоположность. Такое предположение требует доказательств. О художниках мы знаем, что их желание писать можно рассматривать как сублимированное анальное стремление размазывать нечто по плоскости. С этим весьма согласуется цитата из «Митьков»:

"Высшую похвалу произведению живописи митек выражает восклицанием «А-а-а-а!» и при этом делает руками такой жест, будто швыряет в стенку комок грязи".

Восклицание «А-а-а-а!», несомненно, знакомо каждому, кто приучал ребенка к горшку. Далее, согласно нашему предположению об анальной фиксации митьковского характера, мы можем ожидать, что в рассматриваемых текстах неприлично часто будут встречаться слова анально-окрашенной эротики. Чтобы доказать это, необходим статистический анализ митьковских текстов. Раньше такое исследование требовало от самого исследователя извращенно-анального характера; но с появлением этих текстов на лазерных дисках для такого анализа требуется лишь компьютер с CD-ROM-ом. Итак, что же мы имеем. Только вариации слова «жопа» на страницах «Максима и Федора» встречаются 16 раз! Это примерно по одной жопе на каждые пять страниц, не считая задниц, говна, сортиров и прочей анальной атрибутики. Возьмите наугад любую книгу – и почувствуйте разницу. Или еще лучше – возьмите Баркова; его стихи тоже отягощены неприлично частым упоминанием – правда, совсем иной части тела. Но он и озабочен был совсем другими проблемами.

Не подумайте, что я бью лежачего. «Максим и Федор» действительно очень талантливая вещь, и в то время она котировалась даже выше, чем «Москва-Петушки» Венички Ерофеева. Теперь все наоборот, но это скорее проявление привычной исторической некрофилии – кто раньше умер, тот и гениальнее.

Вернемся к анальной эротике. Наличие текста на лазерном диске кроме статистического анализа позволяет также без напряжения приводить довольно обширные цитаты. Воспользовавшись этим, я процитирую здесь начало дзен-буддистских притч «Туда-обратно» из «Максима и Федора», чтобы вы почувствовали аромат элементов анальной эротики, которые, кстати, часто являются ключевыми словами данных диалогов. Хочу подчеркнуть, что это не вырванные из разных мест цитаты, а сплошное цитирование одного куска текста.

Как-то утром Максим, будучи в сильном похмелье, сидел, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону. К нему подошел Федор и обратился с вопросом:

-- В чем смысл буддизма?

-- Да иди ты в жопу со своим буддизмом! - слабо закричал Максим.

Федор, пораженный, отошел.

Один юноша - Петр, - наслышавшись о философских достижениях тогда еще не знакомого ему Максима, пришел к нему домой и обратился к Федору, которого он по ошибке принял за Максима, с вопросом:

-- В чем смысл прихода боддисаттвы с юга?

Подумав немного, Федор спокойно ответил:

-- Не знаю.

В это время в разговор вмешался Максим и сказал:

-- А пошел ты в жопу со своим боддисаттвой!

Пораженный Петр, славя Максима и Федора, ушел.

Другой юноша, Василий, услышав от Петра о случившемся, пришел к Максиму и Федору и обратился к последнему с вопросом, не посоветует ли ему тот поступить в монастырь. Федор, разминая папиросу, безмолвствовал. В разговор вмешался Максим и сказал:

- Да иди ты хоть в жопу!

Просветленный Василий не знал, чей ответ лучше.

Ученик Василий подарил Федору книгу Дайсэцу Судзуки «Жизнь по дзену». Федор спросил у Максима, как бы ему поступить с подарком.

-- А хоть в сортир вешай, - отвечал Максим.

Просветленный Федор так и поступил.

Однажды Федор осведомился у Максима:

-- В чем смысл дзен-буддизма?

Тот исподлобья глянул на Федора и звезданул его по больному уху. Федор, не утерпев, ответил ударом в поддыхло. Максим, превозмогая боль, продолжил урок - дал Федору в глаз, сделал ему шмазь и напоследок, когда Федор уже повернулся, чтобы уйти, дал ему поджопник. Федор вышел.

Далее две притчи не содержат анальных терминов, но потом все начинается по новой:

Федор, когда испытывал просветление, сильно радовался и кричал. Соседи часто упрекали его за эти крики, а однажды написали заявление в жилконтору. Из жилконторы пришла повестка с приглашением в нарсуд. Федор осведомился у Максима, что делать с повесткой.

-- Хоть задницу вытирай, - был ответ Максима.

Федор так и сделал.

Даже в самой пронзительной и красивой части «Максима и Федора», которая называется «Так говорил Максим», мы встречаем ту же самую жопу:

Глубокой ночью встал Максим, чтобы напиться воды из-под крана и, напившись, сел за стол, переводя дух. И уже крякнув, перед тем, как встать, заметил на столе коробку с надписью: «Максиму от Петра».

Когда же он раскрыл коробку, там оказались коричневые ботинки фабрики «Скороход». Бледно усмехнулся Максим и задумался, не пойти ли ему спать или еще воды попить. И сказал:

«Что же ты, Петр, единственный, кто помнит о моем дне рождения, ждешь от меня? Благодарности? Самую искреннюю из моих благодарностей ты знаешь: иди ты в жопу со своими ботинками.

Но не получишь такой благодарности, не бойся. Ибо и в этом мире надлежит каждому воздавать по помыслам его; и вот тебе моя награда.

Поистине, лучше бы тебе было думать, что я говорю это на автопилоте!»

Да что там Максим, которого с юности все посылали в жопу с его пьесами – даже застенчивый Федор не смог противиться этой тенденции. Федор, кстати, воплотил в жизнь бредовый сон Венички Ерофеева о создании мужской алкогольной республики. Мужиков, страдавших от того, что за косорыловкой надо было каждый день ходить в соседнюю деревню, Федор поднял на святое дело – выкопать землянку рядом с магазином и жить в ней. Вот отрывок из письма Федора Максиму:

Я написал стихотворение, которое они читают всяким женщинам, когда женщины приходят к нашей землянке. Вот это стихотворение:

НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ

Отойди!
Взад иди!

Есть второй вариант:

НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ

Отойди
В зад иди!

Но второй вариант я никому из мужиков не говорил, а то неудобно.

Это напоминает бардовскую легенду о том, как одна барышня переписывала в свою тетрадку известную песню «Не гляди назад, не гляди». Когда ей сказали, что «назад» пишется вместе, она ответила: «Ни фига! С каких это пор предлоги пишутся слитно?»

Обратимся теперь к манифесту движения – трактату «Митьки», широко известному благодаря мультфильму «Митьки никого не хотят победить». Этот лозунг стал официальным лозунгом движения, хотя часто мы встречаем и альтернативный лозунг: «Митьки всегда будут в говнище!» Итак, в манифесте «Митьки» дан, в числе всего прочего, и словарь митьковского сленга, причем упорядоченный не по алфавиту или первоисточнику, а самым удачным образом – по частоте употребления. Наиболее часто митьки употребляют слово «дык!», на втором месте стоит «елки-палки» или «елы-палы», и на третьем – словосочетание «съесть с говном» - т.е. обидеть митька. По-видимому, сейчас я именно этим и занимаюсь – ем митьков с говном. Оценить весь букет этого словосочетания можно только вспомнив то, что мы знаем об анальной эротике младенца. Это, напоминаю, первая тройка по частоте употребления.

Митек, навязывающий себя кому-то, производит впечатление орального типа. Как видно из следующей цитаты, он даже пытается подчеркнуть это своим отношением к спиртному.

Митьки - очень добрые, им не жалко друг для друга и последней рубашки, но одно непреодолимое антагонистическое противоречие раздирает их: им жалко друг для друга алкогольных напитков.

Все эти трое митьков принесли по бутылке бормотухи, каждый достоин равной доли - но каждый расчитывает на большее. Исходя из этого, они единодушны в решении пить не из стаканов, а из горла - ведь каждый надеется, что его глоток - больше. Митьки садятся за стол, готовясь к длительному и вдумчивому разговору, должному двинуть вперед митьковскую культуру.

А (открывая бутылку): Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина. (пьет из бутылки).

В: Стой! Ты что, обалдел?

С: Вот гад!

А: Чего, чего? Тут мало и было! (отмечает пальцем, сколько, по его мнению, было в непочатой бутылке).

С: Что ж нам, полбутылки продавали?

В: (берет у А бутылку и пьет).

С: Куда? А я?

В: (с обиженным видом отдает бутылку.

С горько смотрит на В и бутылку).

А: Вон сколько выжрал! А я только приложился!

С: (пьет. А молча хватает бутылку и, выламывая у С зубы, рвет на себя).

С: Ну что за дела?! Я только глоточек и сделал!

В: Он, гад так пасть разработал, что за глоточек всю бутылку выжирает!

А: Гад! Мы только попробовали, а ты... Ну, я тогда уж допиваю (пьет).

В: Елы-палы! За что, за что так? Ты же два раза пил, а мы по одному?!

А: (довольно утираясь) И я один раз пил, и гораздо меньше вас выпил.

В: Ты же начинал!

А: Ни фига. С начинал.

В: Гады вы! Ну уж следующую бутылку я один пью (открывает бутылку и пьет).

С: Куда?! Да что вы, совсем уже оборзели? Я больше всех вина принес и еще ни разу почти не выпил?

В: (передавая ему бутылку): На, пей. Первую бутылку один почти выпил, так пей и вторую! У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а С -жирует!

А: (в слезах): Так мне что - уходить?! Одни, без меня управитесь?!

С: (отдавая ему бутылку): На, пей, если Бога не боишься. Бог-то есть! Он-то знает, как ты нас обжираешь!

В: (наблюдая за тем, как А пьет): Нет, я вижу, не верит он в Бога! Но ничего, отплачутся ему наши слезки!

И так далее до конца собрания.

В День Митьковского Равноденствия митек озабочен тем же, но с обратным знаком:

Представим себе съезд троих известных нам митьков А, В и С, собравшихся, чтобы отметить День Митьковского Равноденствия.

А: Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина.

В: Подожди, дорогой. Ведь сегодня День Митьковского Равноденствия. Давайте я сначала сбегаю в магазин. У меня и деньги есть.

С: Что ты! Ты каждый раз больше всех приносишь! Давайте я сбегаю.

А: Нет! Хоть на куски меня режьте - не могу я больше за ваш счет пить! Я пойду!

(А убегает в магазин. В и С в это время украшают помещение транспарантами и плакатами с лозунгами типа: «МИТЬКИ НИКОГДА НЕ ХОТЯТ ПОБЕДИТЬ», «МИТЬКИ ВСЕГДА БУДУТ В ГОВНИЩЕ» и «МИТЬКИ ЗАВОЮЮТ МИР».

А возвращается и ставит бутылки на стол. Обычно тут следует короткая разминка, во время которой митьки ходят вокруг стола, как кот вокруг сметаны.)

А: Ну, сейчас для начала я почитаю вам Пушкина!

В: Нет, дорогой, для начала выпей.

А: Выпей ты первый.

В: Нет, братки, дорогие! Хватит мне вас обжирать! Пейте спокойно, с душой - а я посмотрю на вас и порадуюсь.

С: Ну зачем ты так? За что ты так? Ты всегда меньше всех пьешь, и сейчас не хочешь? Не обижай, выпей!

В: А вы от души мне предлагаете?

А и С хором: Пей, пей, дорогой!

В (со слезами умиления пьет).

А и С: Еще, еще пей!

В (протягивая бутылку С): Сердце у меня рвется глядеть, как ты и глоточка как следует сделать не можешь! Допивай всю бутылку до конца!

С: (чуть глотнув, поспешно протягивает бутылку А): Пей, браток, ты! Образ Божий я в себе чуть не затоптал, вас обжираючи! Пей, сколько есть в тебе силы!

А (кланяясь во все четыре стороны и делая движение поцеловать землю): Отопью я глоточек самый маленький, чтобы вас не обидеть, и прошу у неба и земли, и у братков своих прощение за всю прорву, что за ваш счет вылил себе в пасть, яко в бездну бездонную, и никогда уж больше...

С (прерывающимся от волнения голосом): Всегда! Всегда теперь будешь пить, сколько тебе полагается, хватит мы тебя обижали!

А (кобенясь и давясь от умиления, пьет).

В и С хором: Пей до дна! Пей до дна!

И так далее до конца собрания.

Но вся эта оральность скорее камуфляжная; митек, как мы увидим позднее, испытывая отвращение к соперничеству, скорее замыкается от людей, чем идет к ним, навязывая себя. То, что кажется навязыванием, есть лишь способ классического митьковского «доставания», т.е. формальный ритуал. Вот фаллическая фиксация в характере митька несомненно присутствует, хоть практически напрямую не проявляется. Но митьки – художники, а творческий человек по определению не может не быть тщеславным, т.е. фаллоуретально фиксированным. Другое дело, во что может трансформироваться это тщеславие – но этот вопрос мы рассмотрим, когда перейдем к симптомам и защитным стратегиям. Вернемся теперь вновь к митьковскому манифесту, чтобы прояснить еще одну сторону жизни митьков. Начнем с описания, живо напоминающего нам о «пастушеской» руке Диогена:

Высшее одобрение митек выражает так: рука прикладывается к животу, паху или бедру и митек, сжав кулак, мерно покачивает руку вверх и вниз; на лице его в это время сияет неописуемый восторг. Митек решается на такой жест только в крайних случаях, например, при прослушивании записей «Аквариума».

В следующей части манифеста, посвященной этой теме, Шинкарев комментирует работу Филиппова:

Последний раздел работы Фила имеет интригующее, обеспечивающее успех у читательской массы, название: «Митьки и секс». Раздел краток. Вот он:

«Митьки не сексуальны».

После этих справедливых слов А.Филиппов, видимо, устыдившись, откладывает перо, даже не поставив точки. Попробую расшифровать эту фразу, связанную с тезисом, объявленным в начале труда.

Многие люди, но особенно митьки, стремятся к экстремальности в отношениях друг с другом. Экстремальные же отношения мужчины и женщины почти неизбежно проходят сексуальную фазу и тем самым оканчиваются женитьбами, трагедиями и т.п. Если бы митек относился к своим сестренкам как к сексуальным объектам, то это неизбежно похоронило бы все движение митьков лавиной женитьб, трагедий, мордобоев и т.д.

Поэтому-то экстремальность в отношениях с «любимой» сестренкой ознаменуется тем, что митек объявляет ее «братушкой», а свое либидо переносит на что-нибудь другое - хотя бы на «бисерные кошелечки».

Шинкарев здесь не только использует термин «либидо», но также пишет не «подсознание», а «бессознательное», что свидетельствует о знакомстве с психологической литературой. Но что такое либидо, направляемое на кошелек, как не проявление анальной фиксации? Впрочем, эту тему мы уже закрыли. Продолжим о сексе:

…высшим сестреночным титулом после «одной ты у меня», «любимой» и «единственной» является... «братушка», что, казалось бы подтверждает подчиненное по отношению к митьку положение остальных сестренок. Но любопытно, что сестренка называет митька (удостоившего ее высшим титулом) .. «сестренкой»!

«Как только митек скатывается на общечеловеческое понимание этого вопроса, он перестает быть митьком, бывший митек начинает есть всех братков с говном и пропадает неизвестно где, - где, без сомнения, жирует».

Митьки, как известно, не сексуальны настолько, что кичатся этим… Д.Шагин, например, тщеславно утверждает, что ни разу в жизни не знал женщин. От этих разговоров ему делается гордо и горько; он гладит по головам своих троих дочерей и жалостливо закусывает губу. И так это все высоко и благородно, что язык не повернется спросить - откуда три дочери-то? Я однажды решился спросить: под давлением фактов, Д.Шагин признался, что все-таки да, три раза в жизни он знал женщину (показательно, что назло своему свободолюбию, митьки плодовиты, как кролики).

Что это может значить? По сути, митьки живут нормальной половой жизнью, но… Но у каждого мужчины есть свои рекорды в этом славном деле – только не у митьков. «Митьки никого не хотят победить» – т.е. митьки ни с кем и ни в чем не хотят соперничать. Здесь мы снова подходим к той стратегии невротической личности, которую Карен Хорни назвала «отвращением к соперничеству». Суть дела такова. Здоровый человек может быть очень тщеславным и, отдавая себе в этом отчет, адекватно идти к своей цели. Но у невротика с данной стратегией кроме огромного тщеславия имеется и противостоящее ему влечение, вступающее с ним в неосознаваемый конфликт. Этот бессознательный конфликт несовместимых влечений и обуславливает форму невроза. Что это за влечения? Чаще всего это желание быть любимым всеми, которое, естественно, противоречит желанию над всеми доминировать. Боязнь потерять (из-за желания доминировать) всеобщую любовь приводит к сдерживанию честолюбивых влечений или даже к формированию отвращения к ним. Позволю себе цитату из книги Карен Хорни «Невротическая личность нашего времени»:

Страх человека, страдающего неврозом, может чрезвычайно усилиться при мысли о том, что другие тайно злорадствуют по поводу его неудачи, потому что знают о его ненасытном честолюбии. Чего он страшится больше, так это публичного поражения в соперничестве. Он сознает, что простую неудачу можно простить, она может даже скорее возбудить симпатию, чем враждебность. Но раз он показал свою заинтересованность в успехе, то теперь окружен стаей преследующих врагов, которые притаились в ожидании случая сокрушить его при любом признаке слабости или неудачи…

Тревожность, которую он испытывает, заставит его делать вид незаинтересованности…

Невротичная женщина может плохо одеваться, предпочитая создавать впечатление, что она безразлична к одежде, так как боится непонимания и насмешек.

…стремление выделиться – например, слишком шикарным времяпровождением, большими расходами – играет важную роль в соперничестве. Соответственно отвращение к соперничеству должно приводить к противоположному полюсу – старательному уходу от внимания к своей особе.

Имеется в виду уход от внимания к своей заинтересованности чем-то. Приведенные цитаты касаются страха неудачи; но в проблеме невротического соперничества существует и страх успеха. Механизм здесь таков. Отсутствие успеха порождает у невротика зависть, которая не очень-то поощряется в нашем обществе. Асоциальное чувство вытесняется, что естественным образом приводит к формированию проекции: это не я завидую, это другие завидуют мне, и не просто завидуют, но готовы растерзать меня за малейший успех. Во всех рассмотренных случаях невроз порождается бессознательным конфликтом между неистовым навязчивым честолюбием и не менее навязчивым желанием сдержать его.

Теперь перейдем к зависти. Карл Густав Юнг в книге «Психологические типы» рассмотрел психологическую подоплеку разногласий Антисфена с Платоном. Оставим в стороне столкновение принципов присущности и предикации. Для нас важно, в чем Юнг видит мотивацию жизненных принципов Антисфена. Процитирую первую главу «Психологических типов»:

Он был пролетарий и, как таковой, старался прежде всего возвести свою зависть в добродетель; кроме того он не был … чистокровным греком, а принадлежал к пришельцам. Он и преподавал за стенами Афин, и как представитель кинической философии щеголял своим пролетарским поведением. Да и вся школа состояла из пролетариев или, по крайней мере, из людей «с периферии», изощрявшихся в разлагающей критике традиционных ценностей.

…

Прибавим к этому зависть неполноправного гражданина, пролетария, человека, которого судьба не щедро наградила красотой и который стремится возвыситься тем, что срывает и низводит ценности других. Это особенно характерно для киника, человека постоянно критиковавшего других, для которого ничто не было свято из того, что принадлежало другим.

Митьки, как мы видели, кичатся своей асексуальностью. И в их манифесте мы вновь находим ту же перечеканку номизмы, противопоставление своих ценностей общепринятым, гордость нескладностью жизни:

мораль: одни только ножки торчат - хорошо, судьба карамелька - плохо. Отрицательный персонаж - сытый, пьяный, довольный, пользующийся успехом; положительный - бедный, больной, голодный.

Что ж, как мы знаем, и сквозь дыры плаща может просвечивать тщеславие, а чужая спесь может попираться спесью собственной. Далее Юнг продолжает:

Ничего нет удивительного в том, что именно пролетарская философия присвоила себе принцип присущности. Во всех тех случаях, когда налицо имеется достаточно причин для переложения центра тяжести на индивидуальное чувство, мышление и чувство становятся по необходимости негативно-критическими, вследствии скудности позитивно-творческой энергии (потому что она всецело направляется на личную цель).

Юнг имеет в виду, что преувеличенная личностная компонента в отношении к объекту искажает мышление, делая его негативно-критическим. Не со всем из сказанного можно согласиться, но наличие зависти в характере митька необходимо учитывать. Хотя она скорее вытесненная и бессознательная, как это было описано у Хорни.

Посмотрим, насколько же зелен виноград, насколько отказ от каких-то благ обусловлен просто неспособностью их достичь. Вспомним великолепного Фалеса, который утверждал, что разбогатеть очень легко. Его приперли к стенке, и ему пришлось-таки разбогатеть – на пари. Используя свои знания, он предсказал богатый урожай оливок, занял денег и взял в аренду на сезон все маслодавильни. После этого к нему не приставали. Киники уже только на словах отказывались богатеть; но зато они реально отказывались пользоваться уже имеющимся богатством и легко раздавали его. Так Кратет распорядился своим наследством. У митьков же вообще были одни лишь декларации. Вот как это звучит в их манифесте:

Однажды, теплой белой ночью, мимо Дмитрия Шагина прошла группа молодых людей, размахивая цитатниками (!) и скандирующая: «Мы митьки! Мы митьки!» Как же полна была чаша горечи, которую пришлось испить лидеру движения, когда он увидел в ушах этих, так называемых, митьков «плейеры», а на ногах - кроссовки!

Но вот, случайно или закономерно, к митькам пришла слава, а с ней и деньги. Лазейка на этот случай была, хотя она напоминала нелепую попытку отлить огромное игольное ушко и провести сквозь него крохотных верблюдиков. Продолжаю цитату:

Но это все же не важно, настоящий митек и амуницию в стиле Дэвида Бауи сможет носить как рваный ватник. Нужно, пожалуй, изменить формулировку: митек одевается во что попало, но ни в коем случае не производит впечатление попсово одетого человека.

Может быть, кто-то и может поверить, что месяц немытый «Мерседес» смотрится непопсово – хотя вряд ли. Но совершенно нереально в это поверить в голодной стране, где у Васи Векшина две сестренки маленькие остались. В любом случае, иметь миллион – мечта идиота; это мы помним еще из «золотого теленка». Не знают этого лишь те, кто миллиона не имеет. Деньги рождают совсем другое желание – идти во власть. То, что Дмитрий Шагин баллотировался на выборах в Законодательное Собрание, абсолютно противоречит идеологии митьков - но логически следует из роста благосостояния семьи Голубковых, из роста стоимости картин Шагина.

Что ж, подведем итоги. Психологический портрет митька близок к психологическому портрету любого сайгонавта. Анальная фиксация с обращением влечений в свою противоположность формирует сильную аттрактивную составляющую, антиэгоизм, что соответствует размещению психологической характеристики во II и III квадрантах (рисунок 2). По степени пассионарности митька, с его кредо не напрягаться, следует отнести ко II квадранту; прочие граждане Сайгона в большинстве своем видимо относятся к III квадранту. Здесь можно поспорить, обладали ли мы постоянно репродукцирующей себя пассионарностью, как неотъемлимым свойством психики, или же только пассионарной индукцией, которая заставляет совершать пассионарные поступки лишь в периоды возбуждения, вызванные общением с действительно пассионарной личностью. Во всяком случае, эти поступки мы все-таки временами совершали. Фаллоуретальная фиксация обуславливает честолюбие, которое большинством сайгонавтов вполне осознавалось. У митьков же присутствовал бессознательный запрет на проявление честолюбия, а также на потребление благ, на обладание престижными вещами, и вообще на ощущение счастья. Митьку западло было иметь жизнь-карамельку, у него должны были ножки торчать - а иначе он гад и жирует. Запрет обуславливался противоречащими честолюбию влечениями – навязчивой потребностью во всеобщей любви и бессознательным страхом злобной зависти окружающих, которая являлась проекцией собственной вытесненной зависти. Собственно эти отличия митьков от остальных граждан Сайгона скорее количественные, чем качественные. То, что у сайгонавтов было чертами характера, у митьков было обострено до близости к неврозу.

Аналитическое исследование всегда было средством развенчания, и никогда - восхваления. В этой работе я попытался разложить благородные мотивации на инстинктивные составляющие, а также обосновать неизбежность краха нашей великолепной консорции. Может быть, это вышло несколько мрачновато. Но, вспоминая те годы, я думаю – как же нам повезло! Во все времена молодежь мечтает перевернуть мир, перетряхнуть его и проветрить заново. Взорвать все гнилое, застоявшееся, исчерпавшее себя; сломить отживший режим – и услышать треск его хребта. В наше время этот хребет назывался коммунизмом – и нам посчастливилось насладиться его хрустом. Редким поколениям это удается. У нас была благородная консорция, и нам довелось пережить ее восход и закат. Как писал кумир андеграунда Иосиф Бродский:

Почему все так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

И в заключение я хотел бы привести слова киника Телета. Он говорил – не горюй, что твой друг умер и больше не даст тебе счастья, но радуйся, что он был жив, и был с тобой. Мы должны быть счастливы, что в нашей жизни была дружба, борьба, творчество – то, что мы называем одним словом – Сайгон.

1998

Пишите нам:
a-collection@mail.ru

Полное или частичное воспроизведение любых материалов, содержащихся на этом сайте, допускается только с письменного разрешения редакции.

Copyright © 1999-2000
Art-Collection