Дмитрий Григорьев.
Рассказы из цикла
"ЧТО ГОВОРИТ НЕБО"

Ревность

Не поскользнись на ледяном мостике,
не уколись о замерзшую траву,
ты проходи, проходи по свету,
по долгим комнатам без края и конца...

Он решил сократить путь дворами и дважды нарывался на протаявшие полосы земли, под которыми, вероятно, проходила теплотрасса. На ботинки налипли черные бесформенные комья. Даня на ходу притоптывал то одной, то другой ногой, но это не помогало. Так, с земляными гирями на ногах, он добрел до станции метро.

Повсюду стояли карточные телефоны-автоматы, жетонных был один, да и тот не работал. Но не успел Даня повесить молчащую трубку как к нему подскочил ушлый долговязый парень лет пятнадцати с изъеденным оспой лицом.

- Звонить?

Даня кивнул.

- Вы отдаете мне жетон, или даете деньги. А звонок делаете по моей карточке.

Он отдал жетон и "связист", засунув свою карту в автомат, остался за спиной, возле будки. Одним ухом Даня слышал щелчки и треск виртуальных пространств в трубке, а другим - реальное дыхание и покашливание живого приложения к телефону.

Короткие гудки.

- Занято, - сказал он не оборачиваясь, словно разговаривал с аппаратом. - Я буду ждать пока не дозвонюсь.

За спиной молчание.

Он снова набрал ее номер.

Короткие гудки.

Еще раз.

Только после третьего отбоя, Даня сообразил, что есть кнопка автодозвона.

- Придется подождать, - он нажал кнопку и повернулся к хозяину карточки.

- Ничего-ничего, - ответил тот.

Ждать пришлось недолго - вскоре Даня дозвонился, и она почти сразу взяла трубку.

- Алё.

Ее голос накладывался на музыку.

- Алё, Ален! - сказал Даня.

- Привет.

Нечто похожее на болеро Равеля заполнило паузу.

- Ален, я хотел бы к тебе зайти.

- Когда?

Даня не понравилась интонация вопроса. Напряжение и одновременно холод. Она - взрослая самостоятельная женщина, дети по выходным у родителей. Она должна быть одна. Это подразумевалось. "Она должна быть мне рада. Почему? Какая чушь!"

- Ален, я здесь неподалеку. На Юзах. Можно я к тебе зайду?

Он вдруг почувствовал, какой будет ответ.

И уже мысленно сформировал продолжение: "Я тебе не помешаю, я просто хочу тебя видеть".

- Давай встретимся завтра.

- У тебя что ли гости? - спросил он.

- Нет никаких гостей. Я просто устала. И спать хочу.

Даня словно чувствовал присутствие гостей. "Ты, свободный и независимый мужчина. Она свободная и независимая женщина! Какая тебе разница есть у нее кто-то или нет! Она сегодня не хочет, так скажи свое до свиданья и повесь трубку". Однако, он продолжал настаивать.

- Я все таки хотел бы встретиться.

- Потерпи до завтра. - в ее голосе чувствовалась насмешка.

"Какое мне дело до всех ее мужчин, бывших до и будущих после", - пытался думать он, но обида оставалась: Даня уже представлял его, сидящего в маленькой кухне напротив Аленки, или она сидела у него на коленях, или они лежали в постели и голос у нее такой сладкий мягкий мур-мур, довольный как у кошки, и она сама теплая, мягкая, нежная, потому что она довольна всем: и тем кто рядом, и тем, чей голос булькает в трубке. Она права: "мы свободные люди, не хочешь - не надо, хочешь, пожалуйста приходи, я не против, но не сейчас". И посылают тебя не в некое "когда нибудь", способное стать бесконечным, а в завтра. И потом, может ты сам придумал этого человека, с вытянутым лицом, седого, яйцеголового, ты увидел его на какой-то из Аленкиных фотографий и теперь... Теперь ты ревнуешь, парень, ух, как ты ревнуешь, и боишься в этом себе признаться. Даня вдруг услышал за спиной сопение владельца карточки.

- Хорошо, давай завтра.

- Позвони сначала.

"А вот нет... Фигушки"

- Понимаешь, сейчас уже поздно, и я не знаю, где заночую сегодня, - сказал Даня. Обиженная интонация получалась сама собой. Он хотел добавить "может, вообще на улице", но эти слова были бы полной неправдой, потому что Даня прекрасно знал, где будет ночевать, и продолжил:

- Сама знаешь, какие автоматы. Если удастся, я позвоню, а если нет, то появлюсь без звонка.

- Только не раньше десяти. Хорошо.

- Хорошо. Тогда пока.

- Пока. Целую.

"И я тебя". - хотел сказать Даня, но обида не дала. Он вдруг совсем не к месту вспомнил собственные долгие рассуждения об этих стандартных, не несущих никакой информации фразах, паролях, ключах, допускающих в разговор или закрывающих его. Например, "Привет, как дела?" "Хорошо", "ничего", "отлично", "плохо", "никак", - вот наиболее распространенные ответы, свидетельствующие, как правило, не о состоянии дел, а об отношении собеседника к жизни. Или в конце "Целую". Ответ: "Я тоже". Кого целует отвечающий? Самого себя? Но все понимают, что подразумевается под ответом.

Даня пошел в мастерскую к приятелю, находящуюся неподалеку. Аленка не знала никого из его друзей, он не знал ее друзей. Расспрашивать было не принято. Лестница на мансарду, железная дверь.

Он не стал звонить, а просто потянул за ручку. Миха редко запирал дверь. Как и предполагал Даня, она с визгом растворилась, и поток желтого света обрушился на полутемную лестницу. Лампочки горели и в прихожей и на кухне, являющейся прямым продолжением коридора.

- Полная иллюминация. - сказал Даня.

Ответом ему было лишь мерное "кап-кап" воды из крана. Водяные часы, вечное жидкое время.

- Миха! Мишка, ты дома? - позвал Даня. Затем, стянув ботинки, заглянул, направо, в комнату, служившую спальней.

В квартире было две комнаты, одна, большая, собственно мастерская, где стоял шкаф, диван, живописный станок, где пахло масляными красками и растворителем, другая, совсем маленькая, метров шесть, вмещала лишь большой пружинный матрас и стеллаж с книгами и лампой. Какие только запахи не впитывали ее стены: от горелого кофе до канабиса и тибетских благовоний. Сейчас оттуда несло винным перегаром.

Миха спал, открыв рот. Большой нейлоновый кокон из которого торчала голова с клочковатой бородой.

"Пьяный или обдолбанный. - поставил диагноз Даня, - Скорее пьяный. Напиться, вот что мне нужно. И спать так же безмятежно как этот".

Он прошел в мастерскую и включил свет. В углу комнаты, за станком, возле дальнего окна - мольберт. Посреди - большая консервная банка, полная окурков.

И на диване - плоские ящики с горами тюбиков.

Даня подошел к картине. Затем выглянул в окно. Точно. На холсте был изображен двор, и маленький (с высоты пятого этажа) человек идущий по тропинке. Часть картины была выполнена грубыми мазками, но к тому месту, где человек, (а он находился чуть в стороне от центра - Миша не любил симметричные композиции) мазки уменьшалось, кристаллы, в которые было заключено пространство, становилось все меньше и человек был прописан с максимально возможной тщательностью. В этой маленькой фигурке Даня узнал самого Миху. Картина завораживала. Он вдруг представил себя там, на улице, внизу: одинокая фигурка в холодном синем колодце среди кристаллических глыб, лишь кое-где подсвеченных теплым желтым светом маленьких окон.

И Даня вдруг почувствовал ничтожность недавних переживаний, ревности, обиды. Он прошел на кухню, совмещенную с коридором, поставил на газовую плиту закопченный, но еще теплый чайник. Затем принялся мыть посуду.

- А... - донеслось из комнаты. - Юлька, ты?

- Нет, это я, Дан.

- Ух... А я, видишь ли, заснул...

- Ну и спи дальше. Я, видишь ли, посуду мою.

Из комнаты выполз лохматый и сонный Миха. Он был как непомерно выросший цыпленок - весь в белых перьях.

Даня рассмеялся.

- Ты что? - Миха зевнул.

- Посмотри на себя.

Миха зашел в мастерскую, к зеркалу.

- Ой. Хе...Хе... - донеслось оттуда. - Это спальник Юлькин. Дырявый. Перья летят. Курятник, блин хе хе.

- А я переночевать у тебя хочу. Представляешь, ехал к любимой женщине, не пустила.

- Бывает, - сказал Миша спокойно, - ты, это, не запаривайся... Живи на здоровье.

Живи на здоровье! Даня чувствовал себя здесь необыкновенно уютно. "Случись невозможное, - подумал он, - позови она сейчас, я бы все равно не пошел".

- Пили, что ли? - спросил Даня.

- Вчера... Сегодня работал, устал. Вот, картинку нарисовал... Заснул. Устал.

Миха выпил чаю и снова отправился спать, а Даня, прихватив пачку журналов, и освободив диван от красок, устроился в мастерской. Это были старые "Вокруг Света", спасенные хозяйственным Мишей с помойки: "пусть на чердаке будут, места много". Сказочные теплые страны, где нет этой белой гадости за окном, где сухо и солнечно, где женщины не устают и открывают дверь в любое время.

Утром Даня отправился к ней. Он мог позвонить, но не стал делать крюк до метро и снова искать телефониста с магнитной картой. "А только ли поэтому, - спросил он себя уже в Аленином дворе, - ты как тот человек из книги про Гантенбайна, снова играешь в свои дурацкие игры. Хочешь уличить ее в неверности, или придумать ей неверность? Зачем?"

Алена открыла не сразу. В халате поверх ночной рубашки. С улыбкой на измятом сном лице.

- Ой, это ты. А я еще сплю. Проходи.

Она немного отступила. Даня посмотрел на свою обувь, все еще облепленную остатками черных комьев.

- Я пожалуй сниму их у порога, а потом вымою. Еще вчера где то вляпался.

- Ой, вчера был такой странный день. Гости, гости. И я была какая-то странная - сказала она, - всех выперла.

Он кивнул. И босиком прошел в комнату. Неубранная кровать, две подушки... "Две... Ну и что.."

- Сама не знаю, почему тебе отказала. Спала одна. Из чувства противоречия что ли.

"Если это ложь, то эта ложь придумана специально для меня, она ведь в правилах игры, не может же она например сказать: "я провела потрясающую ночь с мужчиной и не пригласила тебя потому что у меня был другой". Да и какое мне дело до этого другого. - мысленно повторил про себя Даня, - все складывается как складывается".

- Я так по тебе соскучилась. - Она прижалась к нему.

Он ответил, прикоснувшись губами к ее губам, полуприкрыв глаза, и вдруг, в одно мгновенье промелькнули в обратном порядке все события вчерашнего дня: одинокий человек в синем, залитом холодом, дворе, телефонная будка, черная оттаявшая полоса земли.

- Подожди минутку. Я сейчас.

Он бегом вернулся в прихожую, поднял ботинки. Затем прошел в ванну и тщательно вымыл подошвы. Вода в раковине, поначалу темная и мутная, быстро стала прозрачной.

версия для печати