Юрий Макусинский

Ольга Брусилова
(драматическая поэма)

1.

Комедиант:
Смешные люди... Исчисляют время
и различают дни - какой абсурд!
Реальности бессмысленное бремя
они взвалили на себя - несут
и верят в то, что рождены творцами
бессмертия. О, логика глупцов!
пожрет себя и собственных творцов.
Не станет времени. И в недрах мирозданья
бесследно растворятся миражи -
пустые люди, полые созданья,
уродливые дети мира лжи,
живые куклы с мертвыми сердцами
и лицами бесчувственных слепцов,
рожденные для смерти мертвецами,
и строящие царство мертвецов!
Комедия с трагическим финалом -
вот что такое временная жизнь:
играют все, играют как попало,
играют без антрактов и реприз!
Любимая! Ведь ты была актрисой
искусною на сцене и в любви.
Я сотворил тебя дитём капризным
и отпустил с улыбкою. Живи!

Ольга:
И я жила! Дитя комедианта
и времени, наследница святынь
константинопольских, надежда эмигранта
Брусилова. Я - Ольга из пустынь
египетских. Дешевая актриска
второразрядных европейских сцен,
семнадцать лет бесплодия - акт риска,
семнадцать лет бессмысленных измен
самой себе...

Комедиант:
...твое слыхали имя
в борделях Гамбурга, у Кристиан Диор
на раутах. Но, право, между ними
условна разница. Оставим этот спор
и вспомним главное. Будь проклята Европа,
вплеснувшая в меня любви сироп!
Отведавший любовного сиропа
перевернет полдюжины европ,
что я и сделал. Имена и страны
я примерял и сразу же менял
на новые. Я вечно иностранный
и вечноподданный изгнанник и вассал
страны особой. Я чужак в Европе,
но здесь твои блистали имена,
и все дороги, магистрали, тропы
вели не в Рим меня, а просто на
заклание к тебе! И вот в России,
спустя сто лет, или - назад пятьсот
от Вечности, меня ты пригласила
к себе в салон. Или в бордель? Так вот,
я чуть живой от разочарованья -
миф кончился, и наступил антракт,
и мы в буфете собственных желаний
воспоминаний совершали акт.

Ольга:
Возлюбленный! Мне так невыносимо
жить без тебя - мне тошнотворно жить,
мне страшно быть холодной и красивой,
и одинокой! Я хочу любить
тебя, забытого - придуманного мною,
полузнакомого, неведомого мне,
тебя - серебряного, взятого Луною
из одиночества. Завидую Луне.
О, ужас мне, обласканной, но сирой
среди недобрых, скучных мне людей!
Я - леди Макбет. Только нет Шекспира.
Любой другой поэт - прелюбодей.
Я - леди Макбет. Я рукой изящной
подам обед и кубок с мышьяком,
и реплику подам, и подходящий
жест выдумаю. Но, скажи, в каком
меня ты представляешь измерении,
и для какого мира сотворил?
Ты гений, мой возлюбленный! Ты - гений.
Ты выдумал меня, и - разлюбил.

Комедиант:
Да! Я - Шекспир твоих ночных трагедий,
я - зритель твой, партнер и кавалер!
И драм вечерних, и дневных комедий -
я Гоголь, Чехов, Гете и Мольер.
Я помню твой дебют. Цветы на сцене:
нарциссы и тюльпаны в январе -
подумать только! Бешеные цены!
И, несмотря на промахи в игре
тщеславной девочки, так публика хвалила
ее нахальство, выстлали ковер
из лепестков - и ты по ним ходила!
Веселый вальс наяривал тапер
и за кулисами страдали музыканты,
сдирая парики с пустых голов,
а Беатриче обнимала Данте,
доказывая разницу полов
и совместимость разницы... Отелло
душил кота. Ему - двенадцать лет.
Афелия, вся белая и в белом,
Шекспиру робко говорила "нет",
Но отпускать себя не позволяла,
и отдалась ему, в конце концов,
на старом занавесе, смятом как попало
у выхода на сцену. Подлецов
все это забавляло, вероятно.
А я тебя разглядывал тайком
пил черный кофе с белым молоком.

Ольга:
Я очень часто тоже вспоминала
о той премьере, и о нас с тобой
в гостинице у местного вокзала
со шпилем и кирпичною трубой.
Я помню - ночь завалена цветами
и поцелуями, шумели за стеной
приятели-актеры... Словом, там и
я стала, наконец, твоей женой.

Комедиант:
Я помню - ночь и юноша влюбленный
с актрисою в постели. Боже мой,
с актрисою! Юнец, ошеломленный
телесной близостью, от счастья чуть живой,
тебя ласкает робко. Ты же-в стену
прозрачную вонзаешь алчный взгляд
и просишь, чтобы я простил измену,
в которой кто-то третий виноват.
Ах, это сон? Но он, замечу кстати,
весьма реальней яви, и - живей.
От вожделения. Ты в белоснежном платье
была ничьей, а стала быть моей!

Я жил в гримерной на правах супруга
и наблюдателя. Увы, но твой успех
заплел мозги до квадратуры круга,
и обнаружил первородный грех
у доброй половины населения,
а мне и горько было, и смешно -
они тебя сажали на колени
попеременно, ласково, грешно.
Я не был ни заядлым театралом,
ни ловеласом. Более того,
в твоих глазах я был провинциалом
но ты во мне любила не его,
а сыгранного мной комедианта,
смешившего актрисок по ночам
и по призванию, увы, не без таланта
вещавшего нелепости. Речам
восторженным и пьяным ты внимала
с мучительным презреньем, но тайком
меня в своей гримерной обнимала,
мечтая о любовнике другом...
Но ты была посредственной актрисой
и, кстати, никудышнею женой,
привыкшей спать с мужчиной за кулисой,
но не в постели. Ты была не мной
развращена, а до меня изрядно
потаскана. Твой призрачный талант
был несомненным дарованьем вряд ли!
Его ценил лишь твой комедиант
и толпы критиков, страдающих изжогой
от сладострастия. Какой я был глупец,
считая девочку холодной недотрогой,
дарованной мне Богом, наконец!
О горе, мне, доверчивому, горе -
когда, как шут, кривя надменный рот,
я говорил тебе о Кьеркегоре,
а было, в общем, все наоборот -
ты говорила мне о Робеспьере,
в том смысле, что он Роберте или Пьер,
или Мак-Дональд... Но в твоей карьере
один лишь я - безродный кавалер
и скучный муж. Но полноте об этом!
Подай мне ужин, а к нему вина.
И пусть я не поэт, но не поэту,
а мне ты есть законная жена.

Ты разыграла недурную пьесу,
но наяву между тобой и мной,
а не на сцене. Молодой повеса
актрису сделал верною женой.
Ты в первом акте строила мне глазки,
а в третьем - козни, а потом - рога
наставила в финале этой сказки.
Мне кажется, ты чересчур строга
к моим привычкам, склонностям, манерам
и недостаткам. Бог тебе судья…
В том, что несчастна ты, по крайней мере
сама и виновата, но не я.

Ольга:
Возлюбленный! Зачем же ты оставил
мне душу в теле? Я тебя люблю
всем телом и душой вне всяких правил
драматургии. Я не ем, не сплю,
а по ночам, уставясь тупо в стену,
веду беседы с мертвою Луной,
прощающей капризы и измены
мои - к тебе, и ты почти со мной.
И я, молитву путая с мольбою,
и любование с любовью -
во хмелю целуюсь нежно при луне с тобой
неведомым, которого люблю,
неведомым, которого не знаю
настолько, что уже наверняка
не буду знать. Но с кем была нежна я
прошедшей ночью? Чье моя рука
ласкала тело, твердое на ощупь
и к восхищенью моему? О горе мне!
Весна вступила в город этой ночью
на белоснежном, нежном скакуне!
Возлюбленный! Мне душно в этом доме
и в этом городе наследных подлецов,
в раю дельцов - приветливом содоме,
в раю развратных жирных мертвецов!
В супружеской постели, охлажденной
моим присутствием, присутствует другой.
Я притворяюсь девочкой влюбленной
и подаю изящною рукой
ему полночный ужин. Кубок с ядом
он равнодушно выпивает - нет,
не умирает! Засыпает рядом.
Не яд бездействует - он просто не поэт.

2.

Генерал:
Ты-правнучка моя. И мой совет
тебе, далекой, близок и понятен:
муж праведный есть воин, но поэт
неправедный - есть воин, но развратен.
А этот тип, с которым ты теперь,
напоминает мне М. В. Родзянко.
Не верь ему красавица, не верь -
вся жизнь его: политика и пьянка,
и женщины, и деньги, и бега
мышиные. Он сам похож на крысу
швейцарскую. Наставь ему рога
с каким-нибудь германцем белобрысым!
Германцы наши вечные враги,
но видит Бог - единственные братья
по храбрости и чести. Велики
иуды, что столкнули наши рати!
О горе мне, забытому в веках,
потерянному в пошлости газетной -
мои потомки ходят в дураках
и занимаются любовию клозетной!
Я русский офицер, я - генерал!
Я однолюб, свихнувшийся немного
от старости, в которой потерял
отечество и имя, но не Бога.
И, немощной рукой благословив
на крестный путь потомков непутевых,
остался в прошлом - желчен и сварлив,
и слишком странен для отечеств новых.
Я - русский офицер. А кто же ты,
потомственная русская дворянка?!
Глаза твои печальны, но пусты,
и жизнь твоя - кокетливая пьянка.

Ольга:
Я правнучка пятнадцатого года -
чин генеральский в имени моем
и гордая мятежная порода,
особый мир, охваченный огнем
страстей особых... И другое имя -
святое, княжеское! Просто благодать.
Мечусь и маюсь скорбно между ними,
одно - любить, другое - бунтовать
влекут меня. Я грешница? Бесспорно.
Но в споре сердца с пылкою душой
я различаю белый свет и черный
цвет, близкий мне, но все-таки чужой.

Моих кровей восторженная склока
клокочет в сердце, но настанет миг-
и я стихами будущего Блока
войду в покой позеленевших книг!

Княгиня:
Дитя мое! Мне горько за тебя,
страдающую неземным страданьем
и неземной любовью. Если б я
могла тебя утешить, то - признаньем.
Я города сжигала и людей
в запале ненависти. Я была царицей
коварною. Почтовых голубей
я превратила в смертоносных птиц, и
так мстила за отца моих детей,
отцов чужих испепеляя хладно!
Сгорая в диком пламени страстей,
на троне и в седле сидела ладно.
И не было предела мне - увы,
и не было границ моей гордыне:
скажите "нет", и я - иду на Вы,
и превращаю княжества в пустыни.
В душе моей царил жестокий Рим,
но Византия гордую княгиню
ввела в небесный Иерусалим
и в Киев возвратила. Как в пустыню.
И я возделала языческую Русь,
и воспитала праведного внука -
иссякла гордость, но осталась грусть
и странная пророческая мука
о имени моем. Спустя века
сойдет на землю девочка, а рядом -
лукавый демон. Подлая рука
подаст ей скипетр любви и чашу с ядом.
А демон тот, возлюбленный тобой
беспечный сочинитель и язычник,
и пьяница - искусный, но слепой
ловец удачи, бес-единоличник!
Оставь ему бесплодные мечты
и лживые надежды на свободу
От одиночества. Пусть одинока ты,
но это свойство княжеского рода!

Ольга:
Убийца я! Расчетливой рукой
я только что отмерила для мужа
частицу смерти. Смертною тоской
мое объято сердце и, к тому же,
жестокой ненавистью мается душа,
плененная, измученная страхом
возмездия! Живу я чуть дыша
от ненависти к жизни. Легким взмахом
волшебного пера Комедиант
меня заставил быть! Он насладился
моим рождением. Он истинный талант -
родил меня и сразу же влюбился.
И разлюбил. И бросил. И ушел
в небытие из памяти и быта,
описанного им же хорошо
в комедии, наскучившей - забытой.
Я ненавижу этот мрачный дом,
где все грешно, где все обыкновенно
и так бессмысленно. В сюжете золотом
финал банален - яд, любовь, измена.

3.

Комедиант:
Что вижу я в проклятом Зазеркалье,
в несносном свете рампы и луны?!
Какие тени между нами встали
и заглушили запахи весны?
Кто этот тип, ласкающий лениво
блистательную Ольгу?! О, Зевес!
Они целуются - небрежно, некрасиво:
игра теней или - игра телес?
Игра воображения больного
комедианта? Я готов сойтись
с тобою, тень! Во имя золотого
сечения - стреляемся. Проснись,
нелепый призрак! И оставь в покое
возлюбленную нашу - ей страдать
за одного из нас, ее рукою
готова смерть бессмертие подать
тому из нас, кто жизни недостоин.
Вот пистолеты - подойди ко мне,
мой черный человек! Сюжет достроен,
и одному из нас гореть в огне
безумия… Я знаю, неизбежно
нам разойтись на тридцать два шага
со смертью. Я - иду, кивнув небрежно
врагу нелепому и, полюбив врага
любовью брата. Наши пистолеты
вполне боеспособны и сердца
предельны холодны. Дуэль с поэтом -
самоубийство сына и отца!

К барьеру! Холодно: душе и секундантам.
Река черна - мы повторяем ход
истории. Виват комедиантам!
Финита ля комедиа! И вот
качнулись лица, сморщенные злобой
и искаженные любовью - на троих.
И я доволен собственной особой -
снимите шляпу, маску и парик...

Мы невозможны в этом измерении
одновременно. О, Комедиант,
ты - это я, и я - твое творение,
растратившее волю и талант,
я - твой венец! Спустя десятилетия
ты станешь мною - умным и сухим
политиком. Ты попадешься в сети
карьеры, честолюбия: другим
ты станешь с легкостью позорной для поэта,
ты сменишь жизнь бродяги на уют
нувориша! Несите пистолеты!
Дуэль с собою - это Божий суд!

Эпилог:

Финита ля трагедия! Девчонка
неподражаемо сыграла эту роль -
так безыскусно, так легко и тонко!
Я восхищен. Да здравствует король.
И королева тоже. Слава Богу,
финал удачен и партер польщен
пикантностью сюжета, рифмой, слогом,
изящною игрой. Я восхищен.
Подайте кубок мне! Вина и света
я требую. Поэт окончил петь.
Так принесите яду для поэта,
чтоб можно было встать и - умереть!

С.-Пб., 25.03.91

версия для печати