Дмитрий Григорьев.
Рассказы из цикла
"ЧТО ГОВОРИТ НЕБО"
Лестница на небо
 Он подсел ко
мне в метро. Грязный измятый плащ, рваные ботинки - вместо шнурков
верёвки, запах перегара и бедности.
- Читаешь, студент, - спросил он, заглянув в мою книгу.
- Читаю.
Некоторое время он молчал. Но его присутствие мешало мне сосредоточиться,
слова проходили мимо сознания, и чуть ли не каждый абзац приходилось
перечитывать дважды. Наконец его прорвало:
- А что там пишут про тех, что на небе, есть они или нет?
Вопрос был настолько далек от текста книги, что я улыбнулся.
- Пишут об этом в книгах или нет? - повторил он.
Его рассердила моя улыбка, теперь каждое его слово заканчивалось
брызгами слюны, летящими во все стороны.
- Знаешь, студент, они не любят когда смеются.
Я пожал плечами.
- Ты вот, говоришь, нет, - продолжил мужик (я не смотрел в его
сторону, но чувствовал капли, летящие с его губ на мою одежду),
- а я с ними встречался. Они прилетели до всего этого, после войны
сразу. И они не любят, когда смеются. Это были шары. Ты понимаешь?
Я кивнул. Поезд подходил к моей станции.
- Они прилетели и спустили лестницу. И лестница до них семнадцать
с половиной метров. Понимаешь?
Я снова кивнул и встал.
- До свиданья, - сказал я, - мне пора выходить.
Он меня не слышал, и с еще большей экспрессией (уже на весь вагон),
продолжал кричать:
- Семнадцать с половиной метров! Запомни, лестница до них семнадцать
с половиной метров! Вот какая большая!
Теперь я знаю длину лестницы на небо.
Моя первая женщина
Вставай. Уже
одиннадцать часов. - Слышит он сквозь полудрему голос Тани и чувствует,
как одеяло начинает медленно сползать, унося с собой остатки тепла.
- Нет. - Никола отклоняет ее (она успела сесть, поэтому и стянула
одеяло) назад. - Лежим.
- Тебе уже пора.
- Зачем? Сегодня по радио объявили лежачую забастовку. Все лежат
в своих кроватях.
- У нас нет радио. Вставай давай. Тебя на работе заждались.
Ее голова лежит на Николином плече, и он чувствует щекой ее дыхание.
- Радио у меня в голове. - говорит он, уже окончательно проснувшись
и разглядывая потолок.
- У тебя неправильное радио.
- Самое что ни на есть правильное. Все лежат.
- Выключи его и вставай. Я серьезно. Посмотри на часы.
- А чего на них смотреть. У меня по радио объявляют. Вот послушай...
Нет, ты ухом прислонись.
Он прижимает Танину голову к свой груди и подражая голосу диктора
произносит:
- Московское время спать. Встающие ложитесь, лежащие засыпайте.
Затем он разворачивается. Ладонь Николая скользит по ее спине вниз,
протискивается между ног.
- Тем, кто не выполняет указания нашего радио, - продолжает он,
и чувствует, как Таня, потягиваясь, прижимается к нему, - приказываем
заткнуть рот.
К этой процедуре он приступает немедленно. Татьяна поначалу уворачивается
от его поцелуев.
- Но вставать же... - возражает она, однако стискивает ногами его
руку.
Дальше появляемся мы с женой. Я читаю ей этот отрывок, пока она
висит на перекладине спортивного комплекса, предназначенного для
наших детей, но установленного почему-то во "взрослой"
комнате.
- Они у тебя какие-то вялые, - говорит она, - и чем они у тебя
занимаются?
- Сейчас или вообще?
- Вообще.
- Ну, он работает компьютерщиком, а она так.
- Вот именно "так", я не вижу никаких образов.
Жена мягко спрыгивает на пол а я изменяю последние фразы, делая
Николу и Таню еще более вялыми:
- Ладно, вставай ты первая.
- А когда я встану, что будет?
- Будет то же самое. Так что видишь, вставать бессмысленно.
Эротическая сцена съезжает вниз на три строчки. На десять секунд
действия, на минуту письма.
Жена подходит ко мне. Я задираю ее футболку и смачно целую в пупок.
- Пупок что глаз, - цитирую я писателя Аркадия Бартова, - ласку
любит.
Она никак на это не реагирует, а продолжает начатый до исправления
разговор.
- У тебя здесь нет образов. Другой пару слов черкнет и... Образ.
Я не говорю о том, что надо писать "она была прекрасна",
нет. Достаточно...
- Хорошо, - перебиваю я ее, - вот послушай. Моя первая женщина
была рыжей. К тому же еще и веснушчатой. И курносой. Она жила на
даче через два дома. Ей было восемнадцать лет. Мне было столько
же, но я был младше. Намного младше.
- Никакого образа, - говорит жена. - Я ее не вижу. Пошли пить кофе.
- Ладно, - говорю я, - давай я напишу рассказ, где будут одни образы.
За полчаса.
- Напиши, - она потягивается, - так чтобы я их увидела.
- Только скажи о чем.
- О человеческих отношениях. О любви.
- А конкретнее. Вся литература о любви.
- О первой любви.
И я пишу:
"Пошла я раз купаться
на озеро Байкал
совсем уже разделась
пристал ко мне нахал...
Это поет Серега по прозвищу Дыня, толстый, круглолицый, но прозвище
он получил не из за внешности. Просто фамилия у него была Дынин.
Расстроенная гитара, желтое переспелое июньское солнце. И под ногами
карьеры, глубокие как Аид. Там на дне мертвый лес, иногда деревья
ловят ветками неосторожных ныряльщиков, и возвращают лишь через
несколько дней, белых распухших, облепленных тиной, и таких же мертвых
как и лес на дне. Вода в карьерах никогда не цветет, и прозрачна
на несколько метров.
Они сидят на берегу: Алка Серьга, Дашка Рыжая, Серега Фуфел, Игорек,
Федя Кислый, Димка и Никола.
Никола - тот самый, что не хочет просыпаться, с которого Таня в
начале моего повествования стаскивает одеяло. До этого утра еще
десять лет жизни. До Тани еще одиннадцать женщин.
Я могу их перечислить:
Алка,
Наташа,
Света,
Вика,
Маркелыч (нет, Никола не менял сексуальной ориентации, Маркелыч
- прозвище весьма милой и хрупкой девушки по имени Наташа, это уже
вторая Наташа в его жизни)
Лена,
Алла, но другая,
Наташа третья,
Лена,
Ира,
Алена, которая на самом деле не Алена, а Лена,
и, наконец, Татьяна.
Из приведенного списка видно: имя Наталия встречается три раза,
Лен - тоже три, и Алл - две. Спору нет, имя Елена - довольно распространенное,
но Наташа и Алла! Я провел небольшое статистическое исследование
и выяснил одну закономерность: если у человека имелось достаточно
много сексуальных партнеров (кому не нравится, может выделенные
курсивом слова заменить на "возлюбленных", "жен",
"мужей") то, как правило, в списке преобладает одно или
два (независимо от того, редкое оно или нет). Шесть из восьми любовников
одной моей знакомой носили имя Михаил, у другого из опрошенных первых
двух жен звали Алисами, а третью Алиной!
Может быть, сверхтонкому психологу достаточно было бы подобного
списка, чтобы представить образ Николая. Я то сам вижу его довольно
хорошо. Как на берегу водоема, так и через десять лет, в постели
с Таней.
О чем он думает, сидя на берегу? Ничего возвышенного, - Никола
борется со свой плотью. Все его друзья, за исключением Алки, уже
в воде, та по-прежнему сидит рядом, прислонившись плечом к его плечу.
О, если бы не это прикосновение, доставляющее ему столько наслаждения
и столько хлопот!
- Пойдем, - говорит она, тащит его за руку, а Николай не может
распрямиться, и по-прежнему сидит поджав к животу колени, потому
что у него стоит.
- Нет, давай ты первая, я потом. - отвечает он, стараясь придать
своему голосу вялое и скучное выражение
- Коля, Алка, чего вы! - кричат из воды.
"Почему так! Ну опустись, пожалуйста. Я никого не хочу. Холодная
вода! Холодная вода! Ах ты сволочь!" - ни мысленные вопли Николы,
ни тщетно вызываемый образ холодной воды, не помогают - он по-прежнему
стоит.
Тогда, за десять лет до знакомства с Таней это было одной из проблем
Николая. Занятия онанизмом казались ему чем то крайне неправильным,
извращенным, энергия не находила никакого выхода и поднимала его
член в самое неподходящее время в самых неподходящих местах. Например,
в театре, филармонии, в общественном транспорте. Или во время урока
(Никола только что закончил школу и поступил на первый курс института).
Часто это не было связано с какими-либо эротическими фантазиями.
Николай мог думать о чем угодно, член вставал независимо от направления
его мыслей, движимый лишь темными потоками подсознания.
Алка, оставив Николая на берегу, покачивая бедрами, подходит на
край мостков и, сильно оттолкнувшись, ныряет. Она нравится самой
себе, она знает, что нравится Николе.
Она нравится и мне, но моя первая женщина будет похожа на Дашу
- рыжая, веснушчатая и курносая. Ощущение простоты и света.
А Никола, закрыв глаза, представляет прозрачную и холодную толщу
воды, в глубине которой среди ветвей утонувших деревьев мерцает
темное золото рыб.
- Вставай. Уже одиннадцать часов. - Слышит он сквозь полудрему
голос Тани и чувствует, как одеяло начинает медленно сползать, унося
с собой остатки тепла.
|
